Самое время обратиться к первому из названных мной аспектов отношений между правами человека и социальной справедливостью.

В либеральной мысли есть сильная традиция, согласно которой социальная справедливость — опасная угроза свободе, резюмированная, вероятно, Фридрихом фон Хайеком. Вторая книга его работы «Право, законодательство и свобода» была озаглавлена «Мираж социальной справедливости». Для него, социальная справедливость есть «мираж». Это выражение указывает на «притязания по сути дела социалистические»[793]; на самом деле, «в настоящее время широкая вера в „социальную справедливость“ является едва ли не самой опасной угрозой для большинства ценностей свободной цивилизации»[794]. «И пока в политике будет править бал вера в „социальную справедливость“, этот процесс с неизбежностью будет подводить всё ближе и ближе к тоталитарной системе»[795].

Фон Хайек добавляет: «…Повсеместно используемое выражение, имеющее для многих почти религиозное значение, вообще лишено содержания и служит лишь для того, чтобы внушить нам необходимость удовлетворять требования определённой группы…»[796].

Как указывает Стивен Лукс, такое восприятие — возможно ключ ко всей политической философии Хайека: справедливость не как честность, как для классического либерала, Джона Ролза, но как устранение произвольного принуждения[797]. Так, поддерживаемая Хайеком версия утилитаризма была нацелена на максимизацию средних ожиданий: «В хорошем обществе возможности каждого случайно взятого человека велики, насколько это возможно»[798]. Как указывает Лукс, это был принцип, который Ролз считал одним из главных конкурентов собственного[799].

Вместе с ещё одним фактором, такое восприятие — или предрассудок — находится в сердце британских проблем с социальной справедливостью, в сущности — с понятием социально-экономических прав.

Этот другой фактор — наследие «Холодной войны». Не следует забывать, что Совет Европы был основан в 1949 г. как идеологический аналог НАТО. Цель его состояла в том, чтобы самым ясным образом продемонстрировать, что сторона Запада от «Железного занавеса» действительно серьёзно относится к своим «трём столпам» — плюралистическая демократия, верховенство права (определённое как отсутствие произвола) и защита прав человека. Таким образом, обнародование Европейской конвенции о защите прав человека в 1950 г. было действительно революционным и доставило Великобритании большое неудобство. Впервые в истории был создан международный суд с властью вмешиваться во внутренние дела государств-членов и выносить облигаторные, обязательные решения. Но заметьте, что защищенные права были, за исключением, возможно, права не быть лишённым образования и ограниченного права на частную собственность, «первым поколением» гражданско-политических прав Французской и Американской революций. По прошествии времени Конвенция выглядела всё более дряхлой.

Если роль Совета Европы была продемонстрировать, что западные права серьёзны и могут отстаиваться индивидами против своих правительств, Советский Союз и его союзники имели свой идеологический аналог. Часто забывается, что в советские конституции — сталинскую 1936 г. и брежневские 1977—1978 гг.— были включены вполне артикулированные разделы по правам человека. Отличие состояло в том, что эти разделы открывались социально-экономическими правами. Советы не изобрели социально-экономические права. Как обязывающие правовые документы они впервые появились на Западе в 1919 г., в ответ на Российскую революцию, в Международной организации труда, ныне органе Организации Объединённых Наций. Но СССР и его союзники провели их в жизнь. Так, в советских конституциях мы обнаруживаем, на почётном месте, право на труд, право на социальное обеспечение и защиту, права на здравоохранение и бесплатное образование, право на досуг и культуру. И, действительно, советское государство в большей или меньшей степени выполняло эти конституционные обещания — тот самый социальный контракт, о котором пишут Реддауэй и Глинский. Конечно, советский гражданин имел, возможно, нежеланное рабочее место — было преступлением не работать, а женская занятость была весьма высока,— а жилище, возможно, было коммунальным. Но здравоохранение, образование и культурное обеспечение были непревзойдённы, в то время как свободы выражения мнения и объединений, право на уважение к частной жизни, свобода убеждений и совести не существовали. На самом деле, они были защищены,— но только если осуществлялись в интересах рабочего класса.

Эта полярная оппозиция, длившаяся с 1949-го по 1989-й год, является (наряду с влиянием Хайека) одной из коренных причин британской подозрительности к социально-экономическим правам.

Известно, что Акт о правах человека 1998 г. не защищает весь диапазон прав, содержащихся во Всеобщей декларации прав человека Организации Объединённых Наций 1948 г.— поскольку Советы участвовали в её составлении, неудивительно, что она хранит как гражданско-политические, так и социальные, экономические и культурные права — так же, как права солидарности.

В популярной книге «Ценности для безбожной эпохи. История нового билля Великобритании о правах» Франсиска Клуг описывает пробел в связи с социально-экономическими правами, кроме прав на образование и собственность, в Акте о правах человека, как аспект его устарелости[800]. Недовольная понятием «поколений прав», она определяет происхождение того, что называет «второй волной» прав, не в 1919 г., как последствие Российской революции, а в период после Второй мировой войны. Таким образом, утверждаю я, она упускает политическое содержание весьма реальной дихотомии между гражданско-политическими правами, с одной стороны, и социально-экономическими правами, с другой. Её «третья волна», в которой она помещает Акт о правах человека, связана с глобализацией, темой, которую я вкратце затрону. Но всё же она признаёт, что «…включение социально-экономических прав является решающим, если следует прояснить приемлемость подхода прав человека к текущим политическим дебатам»[801].

Её довод состоит в том, что «…совместные ценности, которые двигали представление о правах человека со Второй мировой войны — свобода, справедливость, достоинство, равенство, общность, а ныне взаимность,— неизбежно вызывают внимание к социально-экономическим правам, какие бы средства принуждения ни были приняты». Это ведёт «…прямо назад, на почву тех, кто ищет новой прогрессивной политики, отличной от левых и правых прежнего времени»[802].

Проблема, с моей точки зрения, состоит в том, что такой подход не только не объясняет пробел в связи с социально-экономическими правами в Акте о правах человека, но и не даёт никакой причины ещё для трёх явлений. Первое — это твердокаменный отказ Великобритании примкнуть в Маастрихте к Европейской социальной хартии. Великобритания и поныне делает упор на частное обеспечение и дерегулирование труда. Второе — это затяжные арьергардные бои, которые Великобритания вела за исключение солидарных — главным образом, трудовых — прав из Хартии ЕС по правам человека, и её настояние, что эти права никогда не должны стать подлежащими рассмотрению в суде[803].

Третье, и, по-моему, наиболее позорное — это глубокое нежелание Великобритании ратифицировать Европейскую социальную хартию (пересмотренную) 1996 г., которую она подписала в 1997 г. Это — пересмотренная, обновлённая версия Европейской социальной хартии 1961 г., задуманной как социально-экономический аналог Европейской конвенции о защите прав человека, но никогда ещё не дававшей права возмещения судебному органу. Новая Социальная хартия (пересмотренная) не только защищает широкий диапазон прав на труд и по месту работы, на жилище, на социальное обеспечение и т. д, но и впервые даёт право коллективной жалобы профсоюзов и неправительственных организаций в Европейский комитет по социальным правам[804].