Во-первых, столкновение, конфликт между правами человека (или, по меньшей мере, некоторыми либеральными концепциями прав человека), с одной стороны, и социальной справедливостью, с другой, иллюстрируемый политической историей прошлого века, а также сочинениями некоторых ведущих специалистов и некоторыми случаями упрямства британского правительства.

Во-вторых, опосредование — путь, которым, для европейцев и всё больше, возможно, для Великобритании, социальная справедливость обеспечивает критерий прав человека. Или, по меньшей мере, собственнического индивидуализма, характеризующего либеральные теории прав человека. В США, напротив, определённые индивидуальные права, особенно свобода выражения и право собственности, всегда «кроют» (социально-) политические соображения.

В-третьих, взаимное существление через борьбу. Я утверждаю, что ни концепция прав человека, ни социальной справедливости, не могут иметь содержание, смысл и значение иначе как через их постоянное обновление и восстановление в реальной деятельности женщин и мужчин в вечно турбулентном и опасном мире, в который они ввергнуты.

Эта система имеет также то преимущество, что передаёт некий динамизм и турбулентность — можно сказать, диалектику,— связанные с этими двумя концепциями. Читатель может почуять гегелевское веяние.

Но сначала следует сказать несколько слов об этих двух концепциях. Оговорка, на которой я должен настоять, как это делает Адорно в своей «Негативной диалектике»[773],— что в этой области, прежде всего, концепция всегда обязательно неадекватна своему объекту.

Права человека и социальная справедливость — два выражения, которые никогда прежде не использовались столь постоянно, особенно на правительственном уровне. Временами они кажутся пустыми, имеющими лишь риторическое значение. Каковы в действительности их референты? Возьмём, для начала, права человека.

Бесспорно, что нынешний «господствующий дискурс» прав человека коренится в западных традициях естественного права. Но я согласен с Аласдером Макинтайром, современным переводчиком Аристотеля и яростным критиком болтовни либерализма об этике и правах, что до XVIII века эта концепция не имела вообще никаких референтов или содержания — никто не использовал её, и она не получала никакого смысла[774]. Доставляет также его комментарий: «Со времени Декларации Объединённых Наций 1949 года о правах человека нормальной практикой этой организации стал отказ от добротных резонов в пользу каких-либо утверждений, и этой практике следуют весьма строго»[775].

Первые формулировки естественных прав, «первое поколение» гражданских и политических прав, находятся в революционных документах Французской и Американской революций. Что характеризовало обсуждение естественных прав или прав человека тогда и по сей день, это их неотъемлемо проблематичный — в сущности, самопроблематизирующий — характер. Что и радует при изучении этого предмета.

Что я имею в виду, достаточно пространно демонстрируется в не допускающей пренебрежения «Чепухе на ходулях»[776] Джерими Уолдрона. Здесь обоснованность, легитимность и даже последовательность прав человека сталкиваются с вызовом справа (Эдмунд Берк, ирландский отец английского консерватизма), из центра (Джерими Бентам, основатель утилитаризма и во многом либеральной мысли, английский Ленин, по меньшей мере, в том смысле, что его мумифицированные останки хранятся в Университетском колледже Лондона) и слева (сам Карл Маркс, нападающий на эготизм и атомизм прав человека, отделяющегося от общества, утрачивая свою «родовую жизнь».

В современном мире эти вызовы обнаруживаются в трёх основных областях. Во-первых, в дебатах об универсализме и культурном релятивизме — действительно ли права человека принадлежат всем человеческим существам всегда и всюду, или они исторически определены и культурно специфичны? Во-вторых, в одиозном понятии «столкновения цивилизаций», между двумя культурами с общим происхождением, и идее насчёт кросскультурных подходов к правам человека, развитых отважными мыслителями вроде ‛Абдаллаха ан-На‛има[777]. В-третьих, в предположении Олстона и других, что так называемые «права народов» «третьего поколения», права на самоопределение, на развитие, на чистую окружающую среду, на мир — были излиянием радикализма семидесятых и отжили свой век[778].

Есть более фундаментальная проблема. Едва ли найдётся теперь правительство, которое не объявляет о своей преданности правам человека, в то время как многие из них грубо нарушают эти права. Костас Дузинас в «Конце прав человека»[779] указывает, что права человека — «новый идеал, одержавший триумф на мировой арене», но «если XX век — эпоха прав человека, их триумф представляет собой, мягко выражаясь, некий парадокс. Наш период засвидетельствовал больше нарушений их принципов, чем любая из предыдущих и менее „просвещённых“ эпох»[780]. Он предупреждает: «Поскольку права человека начинают уходить от своих начальных революционных и диссидентских предназначений, поскольку их цель затемняется всё бо́льшим количеством деклараций, договоров и дипломатических ланчей, мы, может быть, вступаем в эпоху конца прав человека…»[781].

Это — весьма удачное описание проблематики Великобритании, страны, где 17 июля 1997 г. покойный Робин Кук положил начало «этической внешней политике» своей речью «Права человека в новом веке» и обещанием двенадцати мер по осуществлению приверженности нового правительства правам человека[782]. Риторика прав человека и близко не столь очевидна теперь, по меньшей мере, когда она проникает в министерские заявления. А Игнатьев находчиво комментирует: «Когда ценности фактически не ограничивают интересы, „этическая внешняя политика“ — самопровозглашённая цель британского лейбористского правительства — становится противоречием в определении»[783].

Однако Великобритания приняла Акт о правах человека 1998 г. и ввела его в действие в 2000 г., этим включив принципы Европейской конвенции о защите прав человека в британское право и практику. Это было, несомненно, значительным достижением, но подчинённым некоторым важным оговоркам, как объясняется ниже.

Концепция социальной справедливости также имеет глубокие корни. Наиболее примечательно, что они обнаруживаются в учении католической Церкви. Многие сайты, которые выдаёт поиск по словам «социальная справедливость» (social justice),— церковные. Этот подрывной аспект католического учения находит своё выражение в теологии освобождения и сосредоточении на правах рабочих у католических профсоюзов европейского континента. Социальная справедливость играет центральную роль также и в исламе. Трудно сказать, есть ли это влияние Папы или имамов, но социальная справедливость как цель и в Великобритании стоит в центре правительственной риторики.

Можно лишь с изрядными иронией и сожалением вспомнить выпуск в 1994 г. отчёта Комиссии по социальной справедливости «Социальная справедливость. Стратегии для национального обновления»[784]. Председательствовал Тони Блэр, только что ставший лидером Лейбористской партии после внезапной смерти Джона Смита, детищем которого была комиссия. Блэр говорил (как сообщается на обложке издания), что это «существенное чтение для всякого, кто желает нашей стране нового пути вперёд». Отчёт утверждал, что социальную справедливость можно определить в терминах иерархии четырёх идей. Стоит их привести, просто во избежание недоразумений: