То же было применено к компенсации, которая могла быть меньше полной рыночной стоимости. Суд заявил что Конвенция
«…Не гарантирует, однако, право на полную компенсацию при всех обстоятельствах. Законные цели „интересов общества“, такие, как преследовались в мерах экономической реформы или мерах, предназначенных для достижения большей социальной справедливости, могут требовать менее чем возмещения по полной рыночной стоимости. Кроме того, право пересмотра Суда ограничено установлением, выпадают ли условия компенсации за пределы оценки государством в этой области».
С моей точки зрения, значение этого решения и использованного Судом языка получило недостаточное внимание в новолейбористской Великобритании, кроме как, возможно, в ДМР Клэр Шорт (в противоположность Хилари Бенну). То есть, что права человека, как они ныне защищены законодательством, не так ограничены и уравновешены индивидуальной ответственностью, как настаивают коммунитарии в Кабинете, во всяком случае, когда это ответственность родителей-одиночек и получателей пособия. Напротив, истинная ответственность лежит на индивидах и корпорациях, владеющих истинной экономической властью и чьи права на нестеснённое наслаждение своей собственностью были значительно расширены.
Теперь я обращаюсь к такому аспекту отношений между правами человека и социальной справедливостью.
Взаимное осуществление через борьбу
Одна из причин, по которой меня особенно радуют преподавание и изучение прав человека, состоит в том, что к этой теме можно подойти лишь через множество дисциплин. Юристы всегда будут склонны сводить права человека к просто ещё одному набору позитивных инструментов. Для понимания корней понятия необходимы философы и антропологи. Невозможно уяснить практическое применение и содержание прав человека без сотрудничества с политологами и социологами.
Социальная справедливость ещё не существует как отдельная дисциплина, хотя внушительный Международный проект социальной справедливости, в котором работают социологи из Германии, США, Восточной Европы и бывшего СССР, изучал отношение между политической культурой и посткоммунистическим переходом с точки зрения социальной справедливости[814].
Но можно заметить, что вопросы социальной справедливости воодушевляют не только социальную политику, но и другие независимые дисциплины. Вот — выборка совсем недавних журнальных статей. Возьмём, к примеру, политику здравоохранения: Фабиенн Питер исследует равенство доступа к здравоохранению «…исходя из того, что общественное неравенство в области здравоохранения неправильно не просто потому, что фактические результаты отклоняются от некоторого рассматриваемого как идеал образца, а скорее потому и постольку, что они есть выражение и продукт несправедливых экономических, социальных и политических учреждений. Таким образом, стремление к равенству доступа к здравоохранению включается в стремление к социальной справедливости вообще»[815].
В области городских и региональных исследований мой бывший коллега Майкл Харло размышляет над фактом, что обеспокоенность конкурентоспособностью, стоящая в центре «нового лейборизма», покончила с социал-демократической идеологией «атакой на „зависимость от пособия“, а также упором на самостоятельность индивидов и сообществ, на консервативную концепцию сообщества и базовых ценностей»[816].
Если вернуться к правовой дисциплине, Джонатан Штайн утверждает, что новая сеть «Коммьюнити лигал сервис», предназначенная для улучшения доступа к правосудию, нуждается в миссии социальной справедливости[817]. Он утверждает, что «КЛС», стремясь к экономической эффективности в случаях индивидуальной юридической помощи, упускала возможность продвигать социальную справедливость. Образовательная политика — ещё одна область, в которой соображения социальной справедливости играют центральную роль.
Можно видеть, что все эти критические исследования посвящены не просто академическим вопросам. Они касаются реальных жизней женщин и мужчин. В частности, затрагивают ядро правительственной политики, внутри страны и за рубежом. Марсель Виссенбург, по-моему, верно указал на характер проблемы. Он утверждает, что практика «новолейбористского» «третьего пути» противоречит как идеям Джона Ролза о перераспределительной справедливости, так и социальной справедливости в более широком смысле. Вот его наблюдение: «Вместо того чтобы вымарать худшее в социализме и заменить лучшим из либерализма, кажется, что в отношении социальной справедливости „третий путь“ заменил лучшую часть социализма, перераспределительную справедливость, худшей частью либерализма, выживанием самых приспособленных»[818].
Почему я использую слово «борьба»? Я сказал бы, что вопросы социальной справедливости всегда и неизбежно касаются жизней и надежд групп, коллективов людей. Именно поэтому индивидуалистский либерализм так враждебен этому понятию.
В другом месте я ратовал за применение критического реализма, находя его корни в озарениях Карла Маркса. Как объясняет Норман Джерас:
«Марксовы явные утверждения морального релятивизма выражают, фактически, моральный реализм, определяющий материальные условия, необходимые для достижения „высших“ стандартов справедливости, а не отрицающий, что такие внеисторические этические суждения могут быть сделаны. Отнесение принципов справедливости к юридической категории слишком узко; они могут представляться также, независимо от каких-либо инструментов принуждения, как просто этические принципы оценки и определения распределения социальных выгод и тяжестей. „Каждому по потребностям“ — такой принцип, норма перераспределительной справедливости, нацеленная на равноправие самореализации; хотя и рассматриваемая Марксом как достигаемая с исчезновением государственных аппаратов принуждения»[819].
В своей ранней работе философ Рой Бхаскар показал, как эти озарения, а не нынешний фешенебельный социальный конструктивизм, могут стать опорой подлинной социологии[820]. Одно из самых мощных проявлений этого образа мышления, по-моему, это настояние на научной реальности социальных структур. Социолог Маргарет Арчер объясняет:
«Мы ходим в церковь, в общении мы используем язык; эти верования и язык уже существовали в момент нашего рождения. Таким образом, „люди не создают общество, ибо оно всегда существовало до них… Социальная структура всегда уже готова“»[821].
Если понятие социальной справедливости приобретает содержание через несправедливости, испытываемые людьми, по отдельности и в группах, права человека осуществляются через борьбу. Чернокожий американский правовед Патришия Уиллиамс описала, как язык прав человека, который большей частью есть дискурс сильных и привилегированных, преобразуется в материальную силу, способную вызвать социальное изменение, посредством «алхимии» овладения ими бедными и лишёнными[822].
Призрак глобализации
Наконец, я хотел бы вернуться к политике правительства Великобритании. Интересно отметить, как социальная справедливость приобрела нового партнёра, глобализацию, в дискурсе правительства. У меня нет сегодня времени, чтобы распутать сложности этих явно беззаконных отношений. Я просто предполагаю, чтобы это могло бы быть предметом более чем одного исследования.
Гордон Браун, следуя по стопам Джона Смита, оказывается самым пылким защитником социальной справедливости, судя по его публичным заявлениям. Он развивал эту тему не только в речах перед «Охфамом» (Марриевская лекция 11 января 2000 г.), и Группой по борьбе с детской бедностью 15 мая 2000 г., но также и в своей речи в Федеральном резервном банке в Нью-Йорке 16 ноября 2001 г. В этой речи он упомянул социальную справедливость не менее четырёх раз. Основная мысль захватывала дух — что альянс, сколоченный против терроризма после 11 сентября, «подтверждает глубокую и всеобъемлющую истину…, что этому поколению подвластно,— если оно пожелает,— уничтожить человеческую бедность всех видов». Таким образом, согласно Брауну, «должным образом управляемая, глобализация…— это путь к росту процветания и социальной справедливости». Активистам антиглобализационной кампании он ответил, что «мы не отступим от глобализации. Вместо этого, мы продвинем социальную справедливость в глобальном масштабе».
