Цель этой книги — поставить диагноз и дать предварительный прогноз в отношении нынешнего тупика международного права и международных отношений как до, так и после вторжения в Ирак и его оккупации. Международное право пребывало до 1989 г. в разделённом мире1, но тогдашние противоречия преобразовались менее чем за два десятилетия. Книга прослеживает парадоксы одновременного возрождения либерально-кантианских концепций международного права, неожиданного краха СССР, видимого апофеоза и в то же время страшнейшего кризиса прав человека. Я привожу доводы в пользу радикальной защиты реальных достижений системы ООН в период деколонизации — и содержательного взгляда на права человека.

Мой ответ на вопиющее беззаконие2 со стороны США и Великобритании при вторжении в Ирак и его оккупации (с 2003 г. по настоящее время3), которое не могло оказаться неожиданным после опыта первой Иракской войны, Косо́вы и Афганистана (см. главу 2 этой книги), нацелен на защиту прочных принципов международного права, развившихся со Второй мировой войны, которые я подробно исследую в главе 1. Я утверждаю, что эти принципы противостоят беззаконию не по своему высокому юридическому статусу, но поскольку они имеют определённое содержание — то есть, символическое, материальное содержание — рождённые в борьбе, как реальное человеческое достижение.

Эта книга поэтому предназначена осуществить радикальное, диалектическое новое прочтение международного права и прав человека.

Я пишу в контексте очевидного триумфа капитала — капиталистической системы — почти на всей территории планеты после краха — через загнивание и разложение — СССР в 1991 г. Часто эта ситуация описывалась как некая новая форма «глобализации» — термину этому часто приписывается чрезмерная объяснительная сила4. Недавнее определение, не хуже прочих в ракурсе моей критики, можно найти у Адама Гири в «Глобализации и законе» (Globalization and Law). Его «рабочее определение» следующее: «Этот термин описывает сложную и многообразную совокупность общественных, политических, экономических и культурных сил, взаимодействующих в глобальном масштабе»5. Но, конечно, это определение можно приложить к любому периоду человеческой истории; и уж точно — к девятнадцатому веку. Поэтому Гири уточняет, что термин описывает «…переход от колониальных империй „старой“ Европы к международному порядку, определённому в конце Второй мировой войны». По Гири, этот порядок характеризуется «…ограниченной гегемонией Америки и европейских и азиатских торговых блоков». Хотя произошла «формальная деколонизация», говорит он, всё ещё есть разрыв между развитыми и развивающимися странами. Также он ссылается на основание «мощных наднациональных агентств», занимающихся функционированием мировой экономики и правами человека.

В сноске он утверждает: «Важно отказаться от простого описания идеологических/региональных блоков или банального разделения на богатые и бедные страны, памятуя, что мировая экономика структурирована лежащим в основе неравенством власти и богатства»6.

Признавая ценность и радикальность подхода книги Гири в целом, я утверждаю, что фраза о «лежащем в основе неравенстве» упускает системный характер того, что происходит сейчас со всей планетой7. Мимоходом комментируя «Империю» Хардта и Негри8 и работу Делёза и Гаттари9, Гири, кажется, принимает представление, что общественное есть «не более чем выражение силы». Оно «…строится на взглядах Маркса, но не рассматривает все общественные отношения в терминах классовых интересов. Как теория глобальной власти, оно описывает функционирование сложной системы, нацеленной на собственное воспроизводство»10. Коротко говоря, я склонен сомневаться, что Маркс когда-либо видел все общественные отношения в терминах классового интереса.

Мой аргумент, с другой стороны, состоит в том, что именем для этой «сложной системы» является «капитализм», неизбежной особенностью которого является империализм. Я не предполагаю, однако, написать ещё один текст, стремящийся объяснить, почему победа капитала должна неизбежно привести к отказу от всякого радикального или системного ответа на угрозы, экологические и гуманитарные, порождённые неустанным стремлением капитала к росту и прибыли. Иначе говоря, я не присоединяюсь к растущему контингенту тех постмодернистских теоретиков, для которых «власть» не оставляет никакого места для коллективного сопротивления.

Конечно, здесь следует сказать, что подразумевается под «капиталом», а также «капитализмом» — системой, которой управляет непрерывное стремление капитала к самовозрастанию, в которой всякое общественное отношение, всякое интеллектуальное явление и всякое человеческое присвоение материального мира сводимы к деньгам. Я обращаю внимание, что ни один из этих терминов не обнаруживается в индексном указателе к книге Гири, а его глава по МВФ, ГАТТ и ВТО не упоминает о возможном существовании системы. Так что я могу оказаться на скользкой почве и должен, так или иначе, оправдаться.

На меня очень повлияли в этом отношении работа Кристофера Артура, и марксистской школы, последним представителем которой он является,— исследователей «подхода формы стоимости к „Капиталу“», пример которых — советский учёный 1920-х годов Исаак Рубин11. С точки зрения этой школы, с которой я согласен, капитал безжалостно стремится преобразовать, трансмутировать все действительные человеческие отношения, особенно защищённые понятиями прав человека, в абстрактную денежную «стоимость», которая является его единственной целью. Такое понимание, в моём представлении, есть единственный ключ к пониманию процессов в области международного права и международных отношений.

Этот подход весь проникнут философской структурой, основанной на Гегеле, Марксе и Адорно. Говоря словами Артура, Рубин «…подчёркивает, что все материально-технические экономические процессы совершаются в рамках определённых исторически специфичных общественных форм. Вещам, таким как товары, назначается общественная роль посредников производственных отношений»12. Это весьма отличается от подхода Пашуканиса, работа которого рассматривается в главе 1 этой книги.

В недавно вышедшей книге Артур написал главу «Призрак капитала» (The Spectre of Capital)13. Согласно Артуру, «стоимость — неестественная форма, которая цепляется, подобно вампиру, к труду и кормится от него»14. Объясняя содержание, которое он вкладывает в эту метафору, Артур исходит из понятия Роя Бхаскара о реальном отрицании или отсутствии, в противоположность «онтологической моновалентности, чисто положительному представлению действительности»15. То есть, если отсутствие (например, лишение прав человека) — реальный процесс, то, что стало отсутствующим через такой процесс, оставляет не просто «ничто», а «определённое ничто», «структурированное определённым процессом, который привёл к этому состоянию»16. Позицию Бхаскара лучше всего описать как «материализм эмерджентных сил»17, в ракурсе исследования Артуром «эмерджентных свойств определённого отсутствия потребительной стоимости», то есть отчуждения у людей пользования продуктами их труда в причудливом мире капитала. Как выразился Артур, «в сердце капитализма пустота… …Обращение товаров и денег как зримых материальных объектов поддерживает мир чистой формы»18.