Но наряду с приверженцами были у Молхо и противники, которые опасались, что его пропаганда причинит много горя евреям и марранам, нашедшим приют в Италии. Одним из таких противников был упомянутый выше венецианский врач Яков Мантин, который имел и личное столкновение с Молхо. Для прекращения мессианской пропаганды Мантин прибег к доносу. Он явился к португальскому посланнику в Риме и сказал: «Отчего же вы не радеете о чести вашего короля? Ведь этот человек, который теперь вхож во двор папы (Молхо), — бывший подданный вашего короля, принявший иудейскую веру». Посланник ответил, что шпионство не входит в его обязанности. Тогда Мантин обратился в римский инквизиционный трибунал и поставил свидетелей в подтверждение своего доноса. Молхо был призван в трибунал, но судьи ничего не могли ему сделать, так как он показал им охранную грамоту от папы. Раздраженные инквизиторы пеняли папе на его снисходительность к «еретику», но тот попросил их до поры до времени не трогать Молхо. Однако Мантин не угомонился: он предъявил судьям латинский перевод послания Молхо в Турцию, где описывались все его похождения в Италии и его чудесные видения о гибели Эдома. Было ясно, что Молхо враждебно относится к католицизму и предсказывает гибель Рима в связи с торжеством Израиля. Дальнейшая снисходительность была уже невозможна: Молхо был приговорен к сожжению. Однако и тут ему, вероятно, благодаря поддержке папы, удалось избегнуть опасности. Он бежал из Рима в Болонью, а затем в Германию (1531).

Вскоре Молхо и Реубени удивили мир новым рискованным подвигом. В 1532 г. они оба отправились в Регенсбург (Ратисбон), где тогда заседал сейм немецких князей в присутствии императора Карла V. По свидетельству известного ходатая по еврейским делам Иосельмана Росгейма, находившегося тогда в Регенсбурге, Молхо намеревался заявить императору, что «он хочет призвать всех евреев идти войной на турок». Полагают, что он предлагал привлечь испанских и португальских марранов к этому походу. Благоразумный Иосельман, знавший нрав Карла V, пытался отклонить Молхо от этого опасного намерения, но восторженный мечтатель мог ли послушаться совета смиренного придворного ходатая? Какое объяснение произошло между императором и бывшим марраном, неизвестно, но финал был весьма печальный. Карл V велел арестовать Молхо и Реубени и отправить в Италию, куда он сам тогда направлялся. Там оба агитатора попали в руки разыскивавшей их инквизиции.

В Мантуе (по некоторым источникам — в Болонье) Молхо, как отступник от христианства и политический агитатор, был осужден на смерть[10]. Когда осужденного уже подвели к костру, ему от имени императора предложили помилование, если он раскается, но Молхо ответил инквизиторам: «Я сокрушаюсь о том, что во дни юности пребывал в вашей вере, теперь делайте со мною что хотите!» Его сожгли на костре в присутствии большой толпы зрителей. Давид Реубени был отвезен в Испанию и там содержался в тюрьме, где через несколько лет умер. В памяти народа остался, окруженный ореолом святого, не темный образ Реубени, а поэтический образ Соломона Молхо, который стал героем легенды. В Италии некоторые еще верили, что Молхо вышел невредимым из огня и еще явится миру как мессия. Один тогдашний каббалист (Иосиф де Арли) предсказывал, что мученическая смерть Молхо будет отомщена, ибо под ударами Мартина Лютера рухнет католическая церковь с ее папской властью и гнусной инквизицией.

Так трагически окончилось своеобразное «сионистское» движение XVI века, движение, в котором мессианско-мистические элементы переплетались с политическими, грезы мечтателей — с проектами практиков и хитрой дипломатией. За мигом трепетной надежды последовало долгое отчаяние. Подъем духа, вызванный такими возбуждающими средствами, сменился упадком. А между тем муки «голуса» становились жгучее, острее. Надвигалась католическая реакция.

Итальянским евреям, не успевшим отбыть как следует повинность мученичества в Средние века, пришлось пополнить этот недочет в своей истории во второй половине XVI века. Вызванная быстрыми успехами реформации, католическая реакция простерла свои черные крылья над страной, озаренной еще последним сиянием эпохи гуманизма. Папство, потеряв духовную власть над значительной частью Европы, напрягает все силы, чтобы спасти остальную свою паству от потопа реформации. Возникает орден иезуитов, имеющий для новой католической реакции такое же значение, какое имел орден доминиканцев для воинствующей церкви XIII века. Иезуиты изобретают самые утонченные способы для борьбы со свободой мысли и совести и забирают в свои руки могущественный рычаг культуры: воспитание молодежи. Озлобленное папство вводит в своих итальянских владениях «генеральную инквизицию» для борьбы с «еретической порчей» (contra haereticam pravitatem). Учрежденный в Риме (1542) верховный инквизиционный трибунал, или sanctum officium (святое присутствие), венчает это здание церковной юстиции. Против величайшего двигателя человеческого духа, книгопечатания, выдвигается папская цензура, дьявольское орудие для казни книг, для убийства мысли («Индекс запрещенных книг»). Подготовляется почва для братоубийственных религиозных войн, потрясающих Европу в течение целого столетия. Тридентский собор (1545-1563) санкционировал все эти военные приготовления церкви, и скоро ярость ее бойцов почувствовали ближний и дальний, свои и чужие, христианский диссидент и упорствующий в своем «неверии» еврей.

Либеральные папы первой половины XVI века сошли со сцены со смертью Павла III. Его преемник Юлий III (1550-1555) стоял уже в полосе зачинавшейся реакции. Он еще вверял свое святое тело попечению еврейских врачей, не трогал испанских и португальских марранов, нашедших убежище в Анконе и других папских владениях, но глава церкви не мог не склониться в ту сторону, куда его тянули Тридентский собор, иезуиты и деятели инквизиции. В то время члены «святого присутствия» в Риме обращали особое внимание на распространение «вредных книг» путем книгопечатания. Типографии Мантуи, Феррары и в особенности Венеции выпускали в свет тысячи экземпляров еврейских книг. Известный венецианский типограф Даниил Бомберг напечатал полное издание обоих Талмудов, вавилонского и иерусалимского, с раввинскими комментариями. Это тревожило покой инквизиторов. И тут, как тремя столетиями раньше во Франции и Испании, нашлись доносчики из крещеных евреев, которые решили сделать карьеру на разоблачении бывших единоверцев. Трое ренегатов: Хананель ди Фолиньо, Иосиф Моро и Соломон Романо — подали папе Юлию III записку, в которой повторили средневековое обвинение, что Талмуд содержит много враждебных христианству мнений. Папа назначил комиссию из кардиналов для рассмотрения еврейских книг. По выражению тогдашнего христианского писателя-гуманиста, кардиналы «могли разбираться в этих книгах как слепые в красках», но они имели угодливых толкователей в лице названных ренегатов. В домах и синагогах Рима были забраны все экземпляры Талмуда, и по рассмотрении их оказалось, что они содержат «богохульства» не только против Иисуса Христа и Евангелия, но и против Моисеева Закона. Инквизиционный трибунал постановил сжечь все забранные у евреев книги. 9 сентября 1553 года на площади Campo di fiore в Риме (где позже был сожжен за ересь Джордано Бруно) совершилось торжественное аутодафе. Были сожжены на костре сотни «вредных книг». Праздник Рош-гашана, когда совершилась эта казнь слова, превратился для римских евреев в день великого траура. 12 сентября генеральная инквизиция с кардиналом Петром Караффой (позже — папа Павел IV) во главе обнародовала декрет, в котором именем папы Юлия III повелевалось отбирать у евреев все трактаты Талмуда. Владельцы были обязаны сдавать эти книги чиновникам инквизиции под страхом конфискации всего имущества, причем доносчикам, указывающим место укрываемых книг, обещалась награда в размере четверти штрафного имущества. Вскоре запылали костры для еврейских книг во многих городах Италии: в Болонье, Ферраре, Мантуе, Венеции и герцогстве Миланском. Исполнители папского декрета часто не делали при этом различия между трактатами Талмуда и другими произведениями еврейской письменности, и целые библиотеки бросались в огонь вандалами церкви.