Перед шумным успехом практической каббалы Ари-Виталя отступила теоретическая система Моисея Кордоверо, предтечи этих двух каббалистов. Из первоначального сафедского кружка мистиков выдвинулся еще ученик Кордоверо, упомянутый выше Илия де Видас. Он сделал попытку создать систему мистической морали в книге, ставшей очень популярной под именем «Начало премудрости» («Решит хохма», написана в 1575 г.). Книга основана на известном изречении: «Начало премудрости — страх Божий», и такой страх она внушает читателю. Она пугает воображение верующего картинами загробных мук и требует строгих взысканий за всякое религиозное или нравственное отступление. Публичное покаяние и самоистязание предлагаются для искупления грехов, причем грехом считается не только нарушение религиозной или нравственной заповеди, но и все то, что доставляет человеку удовольствие сверх меры необходимого для сохранения жизни. Автор перечисляет тысячи таких грехов, совершаемых различными органами тела: глазами (например, кто смотрит на красивую женщину), языком, руками, ногами, и сулит загробное истязание каждому из этих органов. По его концепции выходит, что все люди, кроме крайних отшельников, являются кандидатами на место в аду. Характерно, однако, что все эти запугивания чередуются с действительно высокими нравственными сентенциями, особенно по части социальных отношений. Книга Видаса была впервые напечатана в 1579 г. в Венеции, а затем многократно перепечатывалась в полном и сокращенном виде. Позднейшие авторы нравоучительных книг («сифре-муссар») заимствовали из нее все худшие элементы и превратили свою моральную проповедь в моральную пытку для читателей.

В такой атмосфере не могла развиться свободная светская литература. Философия и вообще свободная мысль находились под запретом, а поэзия не могла не поддаться общему мистико-мессианскому настроению. О произведениях выдающегося поэта того времени, Израиля Наджара (Nagara, жил в Дамаске, Сафеде и Газе между 1530 и 1600 гг.), можно сказать, что это стихи на мотив из «Зогара», который сам по своему стилю является мастерским поэтическим произведением. Тоска души по небесном источнике, тоска Израиля по Сионе, непрерывный стон избранной, а потом отвергнутой нации, страстные призывы к грядущему мессии — таковы основные мотивы этой поэзии[4]. Поэт так вошел во вкус стиля «Зогара», что некоторые свои гимны писал не по-еврейски, а по-арамейски. На этом языке написан самый красивый его гимн («Jah ribbon alam we’almaja, ant hu melech maikaja»).

Главная мысль его выражена в строфе: «О, Бог славы и величия, освободи своих овец из пасти львов, выведи свой народ из голуса, народ, Тобою избранный из всех наций. Вернись в свой храм и в святая святых, место отрады для душ. Там Тебе воспоют гимны, там будут изливаться чувства народа, в прекраснейшей столице, в Иерусалиме». Этот гимн стал общенародным: его распевали среди «Земирот» за субботней трапезой и сефарды и ашкеназы. Многие другие гимны Наджары вошли в синагогальную литургию сефардов. Автор сам предназначал свои произведения для синагоги, в качестве «пиутим» или «пизмоним». Его сборник «Гимны Израиля» разделен на три части: гимны для будней («Олат тамид»), для суббот («Олат шаббат») и для праздников («Олат ходеш»). Некоторые современные критики упрекали Наджару за то, что он слишком злоупотреблял приемом мистиков, сравнивающих Бога с женихом, а еврейскую нацию — с невестой, по образцу символического толкования библейской «Песни Песней», и допускал при этом неприличные эротические выражения. Но и здесь проявилось влияние «Зогара», где мистическая эротика развита в гораздо более откровенных и шокирующих образах. И рядом с этим в гимнах царит могильное настроение аскета, смотрящего на мир сквозь темные стекла практической каббалы. В одном из своих гимнов поэт говорит: «Боже! душа, которую Ты вложил в меня, вечером уходит, а утром возвращается», — очевидно разделяя поверье, что во время ночного сна душа человека уносится на небо и отдает там отчет в содеянном за день. Поэт часто возвращается к мысли о смерти и о черве могильном, но все-таки национальная скорбь преобладает в его излияниях над личной скорбью.

Национальная скорбь питалась мартирологией, и исторические описания еврейских страданий составляли любимое чтение той эпохи. Историография в XVI веке развилась в Италии, но некоторые произведения этой литературы появились в Турции. В 1554 году была напечатана в Адрианополе замечательная летопись еврейских бедствий в Средние века, известная под именем «Шевет Иегуда». (Слово «шевет» тут употреблено в смысле «бич», гонения на иудейство.) Эта книга является результатом труда трех поколений. Основой ее служили записи ученого Иегуды ибн-Верга, жившего в Севилье во второй половине XV века; большую часть книги написал сын или внук его Соломон ибн-Верга, бежавший в 1507 году из Португалии в Турцию после того, как он временно носил маску марранства; издал же эту летопись с некоторыми дополнениями сын Соломона, Иосиф ибн-Верга, состоявший раввином в Адрианополе. Здесь подробно рассказаны многие эпизоды из истории гонений на евреев, преимущественно в XIV и XV вв. в Испании и Франции, причем особенное внимание авторы уделяют истории религиозных диспутов между католическим и еврейским духовенством. В Турции, где не было папской цензуры, такие диспуты могли излагаться свободно, но автор умеренно пользовался этой свободой. Речи участников в таких диспутах не отличаются, конечно, точностью, а порой диалоги совершенно вымышлены. Рассказы изложены не в хронологическом порядке и без прагматической связи и тем не менее производят цельное впечатление: в них строго выдержан исторический колорит эпохи, а изящная простота стиля и увлекательность повествования усиливают впечатление. Основанная на затерявшихся или еще не изданных старинных летописях, книга «Шевет Иегуда» составляет один из главнейших источников средневековой истории еврейства.

Гораздо меньшее историческое значение имеет упомянутая выше (§ 3) литературная хроника Авраама Закуто «Сефер Иохоссин» («Родословная Книга»). В эту историю религиозной традиции вплетены только мимоходом события внешней истории, и даже о своем времени много испытавший автор очень мало рассказывает. Только спустя полвека после смерти Закуто его книга была напечатана в Константинополе (1566), в обработке Самуила Шуллама, а еще через 15 лет была перепечатана в Кракове. Характерно для духа того времени, что в этом втором издании было опущено то место, где приводится рассказ современника о возникновении книги «Зогар» как позднейшей компиляции Моисея де Леона (см. том II, § 19). До такой степени успела уже утвердиться вера в древность «Зогара» в эпоху расцвета практической каббалы.

Еврейство Италии, которое в Средние века занимало второстепенное место в западной диаспоре, выступает с XVI века в передовых ее рядах. Приток изгнанников из Испании и Португалии, увеличив численность итальянских евреев, перенес из Пиренейского полуострова на Апеннинский часть той культурной энергии сефардов, которая привела и к временному оживлению балканской Турции. Италия была первым этапом на пути изгнанников. В ее порты — Венецию, Неаполь, Геную — попадала главная их масса, и оттуда одни направлялись внутрь страны, а другие — в европейскую или азиатскую Турцию. Внезапное сгущение еврейского населения в Италии усилило социальную динамику, но вместе с тем обострило еврейский вопрос в стране, которая тогда стояла на грани эпох гуманизма и католической реакции.

Первая половина XVI века была в Италии вообще временем великой смуты. На политически слабую, раздробленную страну нападали великие державы, Франция и Испания. Ломбардские города и Неаполитанская область делались добычей то французских, то испанских завоевателей, а когда папы вмешивались в борьбу, католические монархи не щадили и Рима. Все эти политические соперники имели грозного врага в лице Турции, которая уже захватила часть Венгрии и могла ворваться в глубь Европы. В этот водоворот попали сефардские изгнанники. Папский Рим и другие города Церковной Области дали приют одной из первых партий переселенцев. Полусветские папы той эпохи гуманизма, дорожившие больше еврейским капиталом, чем церковными канонами, принимали в своих владениях не только легальных евреев, но и беглых марранов, которых они по долгу службы должны были передать в руки инквизиции. Так поступил папа Александр VI (1492-1503), пустивший в Рим первых испанских изгнанников 1492 года. Рассказывали, будто сама еврейская община в Риме испугалась наплыва странствующих братьев и просила папу об ограничении иммиграции, но папа оштрафовал общину за такую жестокость по отношению к братьям. Верно, во всяком случае, то, что не только сострадание заставило Александра оказать гостеприимство евреям и марранам: среди них было много богатых людей, которые могли хорошо заплатить гостеприимному хозяину. Ведь к этому папе относится эпиграмма современного епископа: «Александр продавал крест и алтарь, так как он раньше сам их купил (при получении кардинальского сана)». Вероятно, дорого было оплачено также человеколюбие Александра, когда он в 1497 г. откликнулся на вопли португальских «анусим» и запретил королю Эммануилу насильно крестить евреев (см. том II, § 57). Для соблюдения приличий папа в самом Риме заставил группу марранов, арестованных по подозрению в отпадении от церкви, публично отречься от своей ереси (1498). Перед смертью он стал грозить конфискацией имущества неисправимым марранам, но злые языки говорили, что и тут папа имел в виду только увеличение своих доходов.