Бичом евреев в больших городах, где существовали иезуитские школы, были нападения буйной школьной молодежи. В Кракове, Познани, Львове и Вильне студенты духовных академий или «коллегий» били прохожих евреев, подстрекаемые мещанами[34]. Приказы Сигизмунда III о прекращении этих безобразий не действовали ни на буянов, ни на их воспитателей, ректоров и учителей иезуитских рассадников фанатизма. Евреям приходилось откупаться от этой «натуральной повинности» — служить объектом для кулачных упражнений молодежи: они подносили подарки ректору и учителям коллегии, которые в таких случаях обещали сдерживать буйных школьников. Со временем эти подношения превратились в постоянный налог, вносимый кагалом в виде денег или продуктов школьному начальству.

Так жилось евреям в промышленных городах Польши в первые десятилетия XVII века. Эта тревожная жизнь, следствие непрестанной борьбы с мещанами, вызвала характерное для того времени явление: переселение многих еврейских семейств из городов в деревни, в имения панов-землевладельцев[35]. Аренда различных статей сельского хозяйства становится все более распространенным занятием евреев, по мере того как их вытесняют из городских промыслов. Растут колонии («ишувим») сельских евреев, экономически связанные с помещиком и крестьянином, а духовно — с еврейскими общинами ближайших городов. Более равномерное распределение еврейского населения между городом и деревней дало ему на время большую экономическую устойчивость.

Преемник Сигизмунда III, Владислав IV не был таким ревностным католиком и сторонником иезуитов, как его отец. Он относился с некоторой терпимостью к диссидентам, желал сохранить старые «привилегии» евреев и вообще стремился примирить враждующие сословия. Но сословная и вероисповедная рознь пустила уже такие глубокие корни в государстве, что устранить ее едва ли мог бы и более энергичный правитель, чем Владислав IV. Король не примирял противоположных интересов, а только становился на сторону то одной, то другой партии. В 1633 г. Владислав IV подтвердил на коронационном сейме основные привилегии евреев, разрешил им свободно заниматься торговлей, запретил магистратам судить их в сословном городском суде вместо воеводского и объявил магистраты ответственными в деле защиты евреев от уличных нападений, но вместе с тем он запретил еврейским общинам строить новые синагоги и кладбища без королевского разрешения. Это ограничение, впрочем, могло считаться льготой, так как при Сигизмунде III была сделана попытка поставить право постройки синагог в зависимость от согласия католического духовенства, которому каждая синагога колола глаза. Охраняя права евреев в общем, король в отдельных случаях благосклонно выслушивал ходатайства городов об ограничении этих прав и порою отменял свои же распоряжения. В эти годы королю приходилось особенно часто вмешиваться в мещанско-еврейскую распрю в литовско-белорусских городах Вильне, Могилеве-на-Днепре и Витебске, где еврейское население тогда сильно разрослось. Король должен был согласиться на то, чтобы в Вильне евреев оттеснили на особую «Жидовскую улицу», а в Могилеве — на окраину города (1633).

Сеймовое законодательство, продукт деятельности шляхты, не выработало в это время ничего враждебного еврейству, так как земельная шляхта была тогда связана тесными хозяйственными узами со своими еврейскими арендаторами. Сейм интересовался только суммой уплачиваемых еврейскими общинами податей как важной частью государственного бюджета. В своих ежегодных сессиях сейм определял общую сумму еврейской поголовной подати («погловне жидовске») за данный год в Короне и Литве. Эта сумма возросла за первую половину XVII века с 15 000 злотых до 80 000 для Короны и с 3000 до 120 000 для Литвы. При определении размера поголовной подати сейм то оговаривал, что евреи от прочих налогов освобождаются, то указывал, какие из общих налогов они сверх того должны еще платить. Во всяком случае, из городских сословий евреи были обложены податями больше других. Вместе с тем сейм заботился о нормировании еврейской торговли. Комиссия варшавского сейма выработала в 1643 г. проект нормировки купеческих прибылей по следующим группам: купец-поляк имеет право продавать товар с прибылью в 7%, иностранец — 5%, а еврей — 3%; купцы из каждой группы должны приносить присягу, что они не будут продавать дороже, чем по установленной для их труппы норме прибыли. Авторы проекта исполнили свой патриотический долг, поставив формально иностранных купцов ниже отечественных христианских, а еврейских — еще ниже иностранных, но они не заметили, что оказывают этим евреям большую услугу: продавая товар с меньшей прибылью, т.е. значительно дешевле, купец-еврей мог привлечь к себе больше покупателей и выигрывать на увеличении сбыта то, что терял на размере прибыли, а при таких условиях христианам трудно было конкурировать с евреями. Неизвестно, стал ли проект нормировки прибыли законом, но фактически еврейские торговцы продавали свои товары, а ремесленники — свои изделия гораздо дешевле христианских купцов и мастеров, ибо довольствовались малым, скромнее жили и предпочитали меньший заработок при быстром обороте товаров. Эта оборотливость евреев именно и раздражала христианских конкурентов и заставляла их вести свою «священную войну» во имя Меркурия, замаскированного Христом.

Эта война в городах была в полном разгаре в царствование Владислава IV. Шли непрерывные судебные тяжбы между магистратами и кагалами, между христианским и еврейским городом, непрерывные жалобы королю и сейму с обеих сторон на нарушения договоров или привилегий. В эту цепь судебных и канцелярских процессов вплетались часто звенья инквизиционного ритуального процесса с кровавым финалом. В Кракове евреи, опираясь на данную им королем льготу, отказывались платить «штуковую» пошлину при ввозе каждой головы или «штуки» рогатого скота в город, от которой считали себя свободными наравне со всеми жителями Кракова, а магистрат требовал с них уплаты пошлины. По жалобе евреев, король решил спор в их пользу. Это было в январе 1635 года, а в июне на сцене вдруг появился ритуальный процесс. Католик Петр Юркевич был уличен в краже серебряных сосудов из церкви. На допросе под пыткой он показал, что вместе с сосудами украл и гостию по предложению одного еврея-портного. Стали искать портного, но не нашли: он исчез из Кракова. От кагала потребовали выдачи беглеца, а когда кагал ответил, что не знает его местопребывания, магистрат велел схватить другого еврея и держать его в виде заложника. Толпы мещан собирались под окнами ратуши и грозили избиением евреев, так что еврейские торговцы перестали выходить из своего пригорода Казимежа в город. Так была достигнута ближайшая цель сочиненного процесса, а затем сочинители решили закончить его кровавым эпилогом, но тут дело сорвалось. На рыночной площади, при барабанном бое, было объявлено, что Юркевич приговорен к сожжению на костре, а исчезнувший еврей осужден на то же заочно. Готовясь к смерти, Юркевич признался на исповеди священнику, что ложно оговорил еврея. Священник доложил об этом епископу, и в темницу Юркевича отправилась комиссия для нового допроса. И вот что поведал им осужденный узник: «Ни в какой церкви не крал я сакрамента и Бога своего не продавал, а воровал лишь серебро и другую церковную утварь. Мои прежние показания были даны лишь по совету господ из магистрата... Мне сказали: покажи, что украл сакрамент и продал его еврею, тебе за это ничего не будет, а нам это поможет прогнать евреев из Кракова. Я надеялся таким путем получить свободу, и так как не считал грехом обвинить еврея, показал все, что от меня требовали... Теперь я вижу, что не уйти мне от заслуженной казни, и я не хочу умереть как клеветник, не хочу быть причиной смерти невинного человека, хотя бы то был еврей». Вся эта правдивая исповедь покаявшегося вора не избавила его от казни: решающим моментом в старом судопроизводстве было первоначальное сознание, и Юркевича сожгли на костре. Магистрат же не переставал требовать от кагала розыска мнимого соучастника преступления, еврея-портного. Король приказал, чтобы кагальные старшины дали «очистительную присягу», что они о бегстве портного не знали и этому не содействовали (1636).