— Что?

Окружающий мир для меня перестал существовать.

Гаснет пламя свечи, но я верю в твое бессмертие

И уведу тебя прочь из ледяных пустынь.

Flёur

Я не знала, что мне делать. Плакать, бежать в больницу, кричать? Нет, там ошибка, в новостях точно работают одни придурки, это просто чудовищная ошибка. Это просто кто-то другой, какой-то человек, внешне похожий на него. А может быть, он просто разрешил кому-то взять на время свою машину, а корреспонденты, не разобравшись, кто находился за рулем, выдали за пострадавшего настоящего хозяина машины, то есть Костю. Потому что он не мог, нет, это просто не может быть он.

Теперь мне стала понятна фраза о том, что всё вокруг становится черно-белым: ты просто не обращаешь внимания на окружающие тебя предметы, и вокруг словно ничего не остается, кроме твоих собственных чувств и мыслей, съедающих изнутри.

— Джина? — я подняла голову, не понимая, что от меня может быть кому-то нужно. Таля трясла меня за плечо. — Джина, ептвою!

— Что?

— Надо что-то делать, — решительно заявила подруга.

— Что? — переспросила я, до сих пор не понимая. — Это не он, нет, этого просто не может быть. Талечка, давай посидим еще, скоро выяснится, что это ошибка, вот увидишь, — в ответ на мои слова Таля тяжело вздохнула и принялась кому-то звонить.

Черт, а если… Нет, конечно же нет, но если — просто теоретически — это окажется никакой не ошибкой, а самой настоящей правдой? Мы же… Мы ведь с ним поссорились, я ушла от него, столько всего наговорила, но с другой стороны, он не лучше, да и вообще первый начал. Хотя разницы нет, наверное, и глупо выяснять, кто прав, а кто виноват, когда происходит что-то такое, что из ряда вон.

Почему-то сейчас, когда произошло что-то по-настоящему страшное, наше расставание — если его можно было так назвать, хотя мы и вместе-то толком не были — и чудовищное поведение Кости показались такими незначительными и неважными. Я ведь даже не знаю, жив ли он, и я понятия не имела, куда себя деть от осознания, что вполне вероятно больше никогда его не увижу. А если это и правда был Костя — выходит, я во всем виновата? Наверняка он поехал искать меня, потому что он вряд ли ездил бы по ночам просто так. Если бы мне хватило ума вчера не уходить от него, а сесть и спокойно поговорить.

Таля нахмурилась и снова с силой тряхнула меня.

— Джи, ты еще здесь? Снова зову тебя, зову, а ты в своих мыслях.

— Да, конечно, — рассеянно ответила я, даже не предпринимая попытки сфокусировать взгляд на лице подруги.

Таля вздохнула снова, еще тяжелее, чем первый раз, и взяла меня за руку, показывая, что никаких моих возражений она даже слушать не станет.

— Поехали.

— Куда?

— В больницу! — воскликнула она. — Или ты думала, его после аварии усадили в такси и отправили домой?

— Нет, но какая больница? Куда его повезли? Черт, да он вообще жив? — спрашивала я уже на грани истерики.

Таля хлопнула себя рукой по лбу, всем своим видом демонстрируя испанский стыд за меня.

— Пока ты приходила в себя, я уже позвонила и всё узнала, с такими травмами и с такими деньгами он точно в склифаке. Поехали.

Правда, нас даже внутрь не пустили: вечером воскресенья нам и не могли сказать ничего, кроме дежурного «приходите завтра», и пришлось возвращаться ни с чем. Я снова ночевала у Тали, а на душе было паршиво как никогда, хоть я и не осознавала в полной мере, что произошло. Подруга полночи отпаивала меня коньяком, взятым из пресловутого родительского мини-бара, и ближе к утру, поддавшись воздействию алкоголя, я всё же уснула.

А проснулась буквально через пару часов, подгоняемая страхом, что не успею увидеть Костю. Наскоро натянув джинсы, схватила со стула висевшую на нем кофту и бросилась в коридор. Я выбежала на лестницу, застегивая штаны на ходу, но вовремя вспомнила про деньги: без них далеко не уехать. Чертыхаясь, взлетела обратно на восьмой этаж, перепрыгивая через ступеньку — лифт почему-то не работал — и застала в дверях сонную Талю, которая куталась в халат, напоминая нахохлившегося голубя.

— Ты чего подорвалась в такую рань? — зевнула она, прикрывая рот ладонью.

— Костя в больнице, ты забыла? — я жестикулировала так лихорадочно, что подруге пришлось перехватить мои запястья, чтобы я не снесла вешалку или не разбила зеркальную дверцу шкафа-купе.

Сколько раз со вчерашнего вечера Таля вздыхала в разговоре со мной, я уже не считала.

— Ты время видела? Шесть утра, — шепотом объяснила подруга.

— Так ведь понедельник…

— И что теперь, лететь в больницу, с утра не сравши? Не хватало мне, чтобы ты с бодуна еще ноги на лестнице переломала, — шикнула сестра и несмотря на мое отчаянное сопротивление, потащила меня в квартиру. — Сначала завтрак, кофе, минералка с аспирином, — она на мгновение задумалась, — нет, наоборот, аспирин и минералку тебе лучше выпить прямо сейчас. А потом как культурные люди оденемся, накрасимся и вот только потом куда-то поедем, — размеренно диктовала она.

— Таль, ну а краситься-то сейчас зачем?

Подруга пожала плечами.

— Ну не засыпать же нам обратно? А в больницу всё равно раньше одиннадцати не пускают.

Даже после спасительной таблетки, двух чашек кофе и восхитительного омлета, приготовленного Талей, я всё равно не пришла в себя. Причитая почти как бабушка, сестра чуть ли не силой потащила меня в ванную и загнала под холодный душ, который помог едва ли больше завтрака, заставила умыться и заявила, что теперь уж точно приведет меня в порядок. Я не могла понять, какой порядок вообще может быть в сложившейся ситуации, поэтому мне нечего было возразить подруге, с довольным видом потирающей руки.

Она что-то делала с моими волосами, укладывала их, потом решила меня накрасить — «обязательно с красной помадой, родная» — и даже распотрошила пакеты с купленной вчера одеждой, без конца тараторя, что к парню нужно ехать красивой, даже если ты едешь к нему в больницу. Заверив меня, что в своем естественном виде я не вызову доверия врачей, сестра заставила меня надеть ее парадные черные джинсы, напялила на меня какой-то шелковый топ и силой впихнула в красные замшевые лодочки, своим цветом так напоминающие кровь.

На пороге больницы я нервно переминалась с ноги на ногу, прямо как перед кабинетом английского, не зная, что меня ждет за дверью, и топталась бы в такой нерешительности еще долго, если бы подруга не протащила меня за руку в холл. Взглянув на нее, я поняла, что в таком виде и с ее настроем перед нами точно будут открыты все двери, но прямо перед лестницей нас окликнула дежурная. Выдавив из себя нужные фамилию, имя, отчество и год рождения, я с надеждой посмотрела на медсестру, но та сухо заявила, что к больным пускают только ближайших родственников: родителей, детей, супругов. Конечно же, я не входила ни в одну из этих категорий, но Талина с завидным упорством продолжала доказывать медсестре, что я невеста — какая из меня, к черту, невеста? — Жилинского Константина Леонидовича, и что мне жизненно необходимо попасть к нему.

В самый разгар спора подруга аккуратно пихнула меня в бок и стала потихоньку подталкивать к себе за спину. Поняв ее намеки, я спешно ретировалась на лестницу, моля все высшие силы о том, чтобы дежурная не заметила мое исчезновение так скоро. Кажется, она упоминала, что Костя в реанимации, хотя я и сама могла бы догадаться: ночью я пересматривала повтор новостей, видела кадры с места аварии, и вряд ли после такого Костю поместили бы в обычную палату.

Пробраться на нужный этаж реанимации мне удалось незамеченной, но через пару метров от лестницы меня окликнули. Я замерла, глупо надеясь, что пока я не двигаюсь — меня не видно, как в старой детской игре. Нет, бояться глупо. Собрав всю волю в кулак, я развернулась: меня звала медсестра. Пришлось уже мне самой повторять, к кому я направляюсь, и для убедительности мне не помешало бы знать палату, но я надеялась найти ее по ходу дела. Добавила, что дежурная меня пропустила, но застукавшая меня медсестра только принялась объяснять, что в палату реанимации всё равно нельзя пройти, однако, заметив, видимо, мое состояние, шепнула, что нужный мне человек в коме, и о моем визите не узнает даже если я и правда зайду к нему.