Наплевав на неудобную короткую юбку, которая в любой момент рисковала задраться выше положенного, и, черт бы их побрал, каблуки, я ускорила шаг, почти срываясь на бег. А что мне еще оставалось делать? Кажется, переполненный транспорт в Москве — самое обычное дело, тогда в чем здесь моя вина: в том, что у кого-то неконтролируемая физиология? У кого-то очень даже симпатичного, хотя я не видела толком, скорее чувствовала интуитивно, и вроде как очень немаленькая физиология, если я правильно определила.

Успокойся, Джина Грейсон, ты думаешь не о том, о чем надо, не хватало только до кучи запасть на автобусного маньяка-извращенца. У тебя школа, тебе всего шестнадцать и… кажется, опоздала.

В который раз чертыхнувшись, я посмотрела на часы в телефоне: было время соревнований по бегу на каблуках. Еле добежав до дверей и чуть не переломав заново ноги, осознала, что мой аккуратный высокий хвост растрепался, а что стало с макияжем, мне вообще было страшно представить. Зеркало в новой школе оказалось всего одно, в туалете женской раздевалки: я помню, потому что чуть меньше недели назад мне проводили здесь так называемую экскурсию. Нет бы в гардеробе зеркало повесить, но администрация, похоже, понятия не имеет о необходимости этого предмета, а мне из-за этого теперь через весь этаж идти к долбаному зеркалу на этих трижды клятых каблуках — от злости и безысходности хочется рычать. Мне ничего не оставалось, как издать невнятный, но очень раздраженный звук и вспоминать, какая именно из совершенно одинаково выкрашенных зеленой краской дверей — женская.

Господи, уже почти середина урока: может, лучше не идти вовсе? Рисуя в голове картинки моей мучительной смерти от руки классного руководителя, я, так и не вспомнив нужную дверь, забежала в левую раздевалку, которую угадала правильно, из нее — в туалет, где максимально быстро привела себя в порядок, и через минуту или две уже стояла перед дверью кабинета английского языка. Решив, что мой заново завязанный в спешке хвост все же никуда не годится, я эпичным взмахом сорвала резинку с головы, и черные волосы водопадом легли на спину. Рывком я открыла дверь в класс: терять мне все равно нечего. Повисла гробовая тишина.

— Еще раз так сделаешь, закопаю! У меня чуть сердце не остановилось! — сказал парень за третьей партой. И вот так здесь принято здороваться? Хорошие же у меня однокласснички.

— Мое сердце остановилось, мое сердце замерло, — пропела я, обрадовавшись невесть откуда взявшемуся хорошему настроению. — Это же точно десятый «Б»?

Действительно, учителя не было в кабинете. Что-то случилось? Прошла по меньшей мере половина урока, а ученики спокойно плюют в потолок и даже не пытаются сделать вид, что учат английский.

Двоюродная сестра Талина откровенно заржала, увидев мое лицо.

— Ой, ну и чем ты слушаешь, скажи на милость? Я же тебе сегодня с самого утра рассказывала: новый учитель английского, новый классный руководитель, ну? Сегодня первый день четверти, к нам новый англичанин должен прийти. Вероятно, задерживается, — она демонстративно закатила глаза.

Опомнившись, я сразу уселась на соседнее место. Надо же, даже не заметила ее сначала, искала в конце класса, подальше от учительского стола. Но раз уж новый англичанин — немудрено, что Талина Власенко заняла первую парту.

Конечно же, я слышала про нового учителя, но если сестра что-то слышит про особу мужского пола, то держись, потом только про него и будет говорить. Это я уже поняла после недели непрерывного общения с ней. Хотя, по-моему, такой она была и в тринадцать, и даже в шесть лет, когда я приезжала в прошлые разы, и все те годы, что мы с ней переписывались и общались по видеосвязи, и все те каникулы, что она приезжала в гости.

Проблема в том, что я действительно не помню. Врачи сказали — диссоциативная амнезия. Универсальные знания остались нетронутыми, а вот почти все факты из моей собственной жизни я как раз забыла, как и практически всех людей, имевших значение для меня. Я помнила о существовании Талины, бабушки и своего двоюродного брата Ника, но узнавать их пришлось как совершенно новых людей. Со мной все еще оставались знания, но воспоминаний просто не было: память — как чистый лист.

— Да поняла я, и где он?

— Так, вижу, ты настроена решительно! — подколы Тали всегда заставали врасплох, и я сердито засопела, выбирая, что предпринять. Хотелось треснуть сестру по голове, но мы были слишком похожи, и следующим ударом мне стоило бы стукнуть себя саму. — Не, ну а что? Вы с учителем, можно сказать, оба новенькие, и только вместе вы сможете преодолеть все, — загадочно-пафосным голосом произнесла сестра и рассмеялась, увидев мое растерянное и полное непонимания лицо.

— Ты что, снова пересмотрела дурацких сериалов?

— Всего один, — подруга невинно улыбнулась.

Было странное чувство свободы, смешанное со стыдом. Хоть я и понимала, что случись такое, к примеру, еще в феврале, я бы даже прогуляла школу вместе с тем красавчиком или хотя бы дала ему свой номер — по правде говоря, он и правда меня заинтересовал — но ненавидела себя совсем не за это. Тогда, в автобусе, я впервые за последние два месяца почувствовала себя живой. Почувствовала вдруг, что весна, и хочется жить и цвести, а сейчас, придя в себя, подумала о родителях.

Еще до отъезда, пока меня не выписали из больницы, я регулярно ходила к психологу, и женщина с успокаивающей улыбкой объясняла, что я не должна винить себя в гибели родителей — я ведь действительно не виновата; говорила, что совершенно нормально и даже необходимо жить дальше, что не стоит закрываться в себе, нужно больше общаться, постоянно себя чем-нибудь занимать и, в конце концов, просто смириться. Из пяти стадий принятия неизбежного я уже долгое время колебалась где-то между четвертой и пятой, больше все-таки склоняясь к депрессии. И мне ведь было не за что себя винить, но я сама не могла простить себе то, что я просто живу.

Возможно, психолог права, и мне стоит просто отпустить и начать жить дальше, как обычный подросток? Врачи сказали, что я полностью реабилитировалась и мне необходимо ходить в школу, причем обучение на дому указали как нежелательное. Врачи сказали, что общение с людьми поможет мне быстрее вернуть память и поддерживать хорошее настроение. Врачи… Да что они вообще знают?! Я держалась каждый день, с утра до самого вечера, находила в себе силы улыбаться, чтобы ни бабушка, ни Таля не считали меня обузой. Но каждый вечер после таких кривляний я получала результатом еще один срыв, истерику, разгромленную комнату и крепкие объятия двоюродной сестры, моей теперь единственной подруги.

Дверь открылась, и Таля незамедлительно пихнула меня локтем. В кабинет зашел директор, а за ним, видимо, наш новый англичанин. Все отлично, вот только меня не покидает чувство, что я его уже где-то видела. Вряд ли в Лондоне, таких совпадений ведь не бывает, да и я бы его все равно не помнила: я ведь ни помню вообще ни черта. В Москве тоже вряд ли, ведь я только два раза вышла из дома: в начале прошлой недели отдавала документы в школу и не видела вообще никого, кроме нашего директора Николая Петровича. Еще дня три назад Таля показывала мне Москву, но тогда я абсолютно не обращала внимания ни на кого из людей, да и по правде говоря, на Москву я тоже не особо смотрела. Сосед? Я и не видела еще наших соседей.

Ну не по дороге же в школу я его встретила, хотя… нет, такого не может быть, но это же действительно тот самый парень из автобуса, и яркая помада на рубашке — мамина любимая, ее не спутать ни с какой другой.

Возникшую в классе заминку я решила использовать, чтобы наконец рассмотреть это чудо света: довольно высокий и подтянутый, он мог бы производить впечатление вселенской уверенности в себе — но на лице были лишь мешки под глазами и выражение вселенской задолбанности. Светлые волосы неопределенного цвета, где-то между блондинистым и светло-русым, доходили ему до плеч, а глаза, несмотря на пролегшие под ними тени, казались глубокими и даже лучистыми немного, но может, просто свет так упал, а я напридумывала себе всякого. Я ведь даже не разберу со своего места, какого эти глаза цвета — серого или голубого.