Перестав слушать занимательный рассказ дяди о прадедушке, я углубилась в поиски: я не находила совершенно ничего, и мне и впрямь не помешал бы здесь фонарик, которым Ник старательно подсвечивал мой зад.

— А что там должно лежать? — кричу еще громче, чем первый раз, в надежде, что меня наконец услышат.

— Я не знаю, — отзывается дядя. — Что-нибудь есть?

Я не спешу давать отрицательный ответ, потому что всё еще не теряю надежды, и не зря: внезапно рука проваливается дальше, и я нащупываю небольшой холодный ящик, который без особого труда подтаскиваю к себе. Гораздо сложнее выходит выползти вместе с ним наружу, но с каждым движением назад я чувствую приближение свежего воздуха, и это придает небывалые силы.

Оказавшись на полу кладовки, я с гордостью демонстрирую всем собравшимся свою находку. Глаза слепит от яркого света, но я стараюсь быстрее привыкнуть, и при более детальном рассмотрении ящик в моих руках оказывается мраморной шкатулкой. Остается только найти ключ, но для начала было бы неплохо отыскать для него замок: шкатулка представляла из себя сплошную мраморную поверхность с узором, но зацепиться было абсолютно не за что. Мы перемещаемся в комнату, к столу, где каждый начинает сосредоточенно думать над загадкой, а я стараюсь не сильно краснеть, вспоминая, что мы с Костей позавчера делали на этом самом столе.

— И как это открыть? — скептически поинтересовалась Таля, подходя ближе.

Дядя Игорь лукаво улыбается — совсем, как бабушка иногда, — и нажимает обеими ладонями на верхнюю грань с выточенной птицей.

— Это старинный механизм, еще одна семейная реликвия, — поучает он. — Таля, подай, пожалуйста, иголку.

Иголка была тут же вставлена в птичий глаз: я и не заметила, что после дядиных манипуляций там появилось крохотное отверстие. Поначалу я подумала, что на мраморе изображен воробей, но затем догадалась: снегирь, мы ведь Снегиревы. Дядя легким движением толкает крышку в сторону, но шкатулка оказывается пустой, не считая очень старой потертой черно-белой фотографии какой-то женщины.

— Красивая, — судя по наряду, фото было сделано еще до революции. — Кто это? — спрашивает Таля.

— Ваша прапрабабушка, Мария Николаевна, — отвечает тетя Лена. — Мой дед, а ваш прадед любил напустить таинственности слухами о том, что она на самом деле чудом выжившая дочь императора Николая Второго, — тетя улыбается детским воспоминаниям. — Но это, конечно же, полный бред, — добавляет она.

В последнем утверждении спорить с ней не хочется даже мне; в конце концов, если бы хоть кто-то из царской семьи выжил, то точно сменил бы имя и покинул бы Россию навсегда. Можно было бы для достоверности покопаться в архивах, но мы ведь только зря потратим время.

— И правда чем-то похожа, — заявляет Димас, уткнувшийся в свой планшет. — Смотрите, — он разворачивает гаджет экраном к нам.

— Если только именем и отчеством, — фыркает Ник. Я с ним полностью согласна: несмотря на отдаленно общие черты лица, всё же видно, что это абсолютно разные люди.

Пока мы увлечены выяснением фактов семейной истории, я впервые в жизни замечаю, как на дядином лице мелькает испуг. Похоже, разговор о прапрабабушке лучше пока отложить.

— Я лично отвозил сюда пакет документов вместе с Анастасией, — вспоминает дядя Игорь, бледнея. — И видел, как она прятала их в тайнике. Ума не приложу, откуда здесь могла взяться эта фотография, она хранилась в семейном альбоме, сколько я себя помню.

— Как давно это было? — уточняю я, морально готовая уже ко всему. Зная нашу сумасшедшую семью, ответ может быть совершенно любым.

— В девяносто третьем, кажется, — дядя напрягает память. — Тогда мне не сказали, что за бумаги мы здесь оставили, но Елисеев мог о них знать, я думаю, — предполагает он. — Но зачем они понадобились прямо сейчас?

Действительно, логичнее было бы немного подождать. Мы знаем, что в квартире после нас никого не было, значит, шкатулка опустела гораздо раньше: вековой слой пыли, который мы обнаружили первого января, тому подтверждение. А что, если мы изначально стали рассуждать не в ту сторону? Елисеев вполне мог знать о существовании тайника, раз дедушка доверял ему в свое время, но может, даже не догадывался, где он находится и что там спрятано?

Костя, похоже, думает о том же, но, когда парень обращается к тете Лене, я сама не понимаю, какой ответ он надеется услышать.

— Когда вы переезжали, здесь оставался бардак?

— Мы спешили и очень нервничали, — тетя вымученно улыбается, — но напоследок навели порядок: квартира могла еще кому-нибудь понадобиться.

Дядя смотрит на нее с недоверием.

— Ты ведь говорила, что Анастасия приезжала сюда после вас?

— Мама не стала бы устраивать погром, — неожиданно для себя самой выступаю я, — она и без того знала, где тут что находится, для нее в семье не существовало никаких тайн, — я озвучиваю свою идею. — Мне кажется, что Елисеев обыскивал квартиру уже после того, как мама отсюда уехала: возможно, даже во время твоей свадьбы, — я обращаюсь к тете.

— Он ничего не нашел, — догадывается Ник. — Вас спугнули с места, чтобы вы его не опередили, — разъясняет брат, — он и сам не знает, что в тайнике.

— Но тайник пуст, — напоминает Леонид Викторович.

Внезапно голова кружится, и я едва успеваю схватиться за столешницу, чтобы не упасть.

— Мама перепрятала содержимое шкатулки, — шепчу практически одними губами. — Она как будто чувствовала, что ее начнут искать.

— О боги, — взвыла Талина. — Только не говорите, что нам сейчас придется переворачивать полстраны вверх дном, чтобы добыть эти бумаги?

Документы волнуют меня сейчас меньше всего: почему-то я уверена, что без перстня здесь не обошлось. Что-то подсказывает, что он здесь, в этой квартире, спрятан надежнее, чем в тайнике, но сейчас перегруженный мозг отказывается соображать и выдает безумные и совершенно нереалистичные предположения одно за другим.

На дрожащих ногах я спускаюсь по лестнице вслед за остальными. Всю дорогу обратно я сплю в каком-то бреду, прижавшись к Косте, который всё же уступил водительское место отцу. Мне снятся пантеры из Лондонского зоопарка и песни Агаты Кристи, горы драгоценностей и страшные пожары, звуки выстрелов, старая квартира в Питере, бабушкина дача и наш дом, любимая гитара и родители. Снится авария в прошлом феврале, кровь, много крови, и, кажется, я кричу во сне. Я чувствую, как разрываюсь на сотни осколков и как сжимаю в правой руке свой фамильный кулон.

Рождество проходит в тихом семейном кругу; мы разговариваем обо всём на свете, при этом старательно обходя тему поездки в Питер, тайника и пропавших документов, но невооруженным глазом видно, как об этом напряженно думает каждый за столом. Наверное, именно поэтому все разъезжаются довольно быстро: просто невозможно молчать о том, что занимает все твои мысли.

Мы с Костей остаемся в особняке. После Нового года переезд сюда стал как само собой разумеющееся, хотя вслух мы это, конечно же, не обсуждали. Дядя Игорь вскользь упомянул, что мне бы для начала закончить школу, но я тактично пропустила его замечание мимо ушей, а бабушка, решив, видимо, отложить серьезный разговор, только пошутила о том, что переезд не освободит меня от помощи в огороде.

При этих словах Костя побледнел: сказанное относилось и к нему тоже, а парень еще слишком хорошо помнил сбор поздних кабачков длиной по полметра и огромный урожай тыкв, которые мы в срочном порядке убирали после первых заморозков. На самом деле было совсем немного: основная часть урожая в этом году выросла на даче, где под бабушкиным чутким руководством впахивала тетя Лена, но Костя раньше вообще никогда не сталкивался с подобным.

Жилинские были в принципе не из тех, кто понимает смысл и особую романтику огородов и выращивания чего-либо своими руками. Костя достаточно практичен, чтобы знать соотношение времени и денег, как и тот факт, что нам выгоднее либо покупать овощи, либо на худой конец нанять рабочих в огород. Если честно, я и сама прекрасно это понимала, да и Таля с Ником тоже, но привычнее и проще было делать так, как нас учили с детства.