— Вы ведь понимаете, Джина Александровна, что я никогда этого не сделаю. Мой сын — Артем, я растил его с пеленок, вложил кучу сил и денег в воспитание, — не сказать, чтобы меня сильно удивило услышанное. Артем обмолвился пару раз, что он для отца скорее источник инвестиций, чем живой человек, и я даже понимаю, почему он повел себя именно так. — Вы серьезно предлагаете мне отдать всё совершенно чужому человеку? Что бы вы сейчас ни сказали, Богдан действительно для меня чужой, — добавляет он он.

Кажется, семейные драмы — наш неизбежный спутник, где бы ни были и куда бы ни направлялись. В интересах Смольянинова-старшего, вообще-то, рассказать мне всё, что он знает, но мужчина молчит: видимо, в надежде, что с теми крохами, что он поведал, я смогу чем-то ему помочь.

— Ваш интерес в этом деле тоже имеется, — помолчав, наконец сообщает он. — Отчим Богдана, которого он до недавнего времени считал родным отцом, работает на Владимира Елисеева.

Услышанное бьет под дых; я бы и так помчалась спасать Артема, но если вдруг что-нибудь случится с ним, а затем и с его отцом, то родной сын Смольянинова сможет извернуться и с помощью генетического теста доказать, что является самым прямым наследником. Конечно, мы не сотрудничали со Смольяниновым так тесно, но потеря выгодного союзника гарантированно пошатнет положение нашей семьи, и не сейчас, пожалуйста, только не сейчас, когда мы собираем силы, чтобы дать отпор Елисееву. Очевидно же, что этот Богдан не будет на нашей стороне.

— Ладно, — поднимая со стола кружку с давно остывшим отваром, делаю большой глоток, так, будто в чашке вместо полезных трав — крепкий алкоголь. Он уже и мне бы не помешал, если честно. — Если Артем, скажем, будет работать на нашу семью, то по контракту и правда не сможет претендовать на ваш бизнес, и Богдану будет незачем его преследовать. По крайней мере, не из-за наследства уж точно.

Смольянинов мрачнее тучи: конечно, он ведь почти восемнадцать лет был уверен, что Артем когда-нибудь займет его место.

— И кому же тогда мне передавать всё то, что я построил?

Я небрежно пожимаю плечами.

— Если вы не хотите еще детей, то когда-нибудь у вас ведь будут внуки. Может, их даже не придется заставлять против воли, как это происходило с Артемом, — я верчу в руках пустую чашку, делая вид, что нет ничего на свете увлекательнее. — В конце концов, можете считать, что потеря Артема в качестве наследника и будет вашей платой за мою помощь. Я поговорю с ним сама, но завтра, а сегодня я спешу на встречу.

Распрощавшись, Смольянинов уходит, а я думаю, долго думаю. Обсуждение вывоза картин из-за границы проходит, словно в тумане, и я с облегчением выдыхаю, когда снова оказываюсь в одной из семейных машин, и шофер везет меня к особняку, домой. Что, если Артем не согласится? Конечно, у нас найдется любая работа, какую бы он ни пожелал, да и можно ведь заключить фиктивный договор. А может быть, он сам захочет отказаться от наследства и наладить отношения с родным отцом? Знать бы еще, кто это.

На следующий день Костя отвозит меня к Смольяниновым домой, и мне до ужаса неуютно оттого, что Артем всё-таки находится там, в его случае — почти как в тюрьме. Костя уже собирается выйти из машины вместе со мной, но я качаю головой: с Артемом я должна разобраться сама. Кстати, на месте его отца было бы всё-таки логичнее обратиться к Косте, он ведь пока еще остается нашим классным руководителем, но в глубине души огоньком горит самодовольная гордость, что меня увидели способной исправить такую ситуацию, считают для этого достаточно сильной.

— Я проебался, — честно признается друг с ошалелым взглядом. — Знаешь, я думал, это решит все проблемы: у отца другой сын, у меня — другой отец, а в итоге оказалось еще хуже, хотя я думал, что хуже просто не бывает.

Я стараюсь подавить смешок: все рано или поздно проходят точно такие же заблуждения.

— Как ты вообще узнал?

— Помнишь, нас отправляли на медкомиссию для военкомата? — в ответ я киваю. — Ну так у меня четвертая группа крови, а у отца — первая, он мне показывал когда-то военный жетон.

— Может, четвертая у твоей мамы?

Артем хлопает себя по лбу с такой силой, что мне становится неловко.

— Ты на биологии хоть что-нибудь слушаешь? Мы ведь совсем недавно закончили раздел генетики, и проходили, что ребенок с четвертой группой может родиться, только если у его родителей вторая и третья, — глядя на мое полное непонимания лицо, друг хватает со стола листок и ручку. — Смотри, — он принимается чертить какие-то буквы и цифры.

— Ладно, — соглашаюсь я. — И что ты делал дальше?

— Ну, — Артем отводит взгляд, — мне пришлось покопаться в старых документах и медицинских картах, а потом выпытать у мамы хотя бы имя моего настоящего отца. А в документах случайно увидел, что отец — который неродной — уже был женат, и у него есть сын. Я подумал, что если устроить их встречу, он от меня отвяжется наконец.

Я вздыхаю, насколько хватает легких.

— Тебя хотят убить, и именно из-за этого, — я вкратце излагаю суть нашего со старшим Смольяниновым разговора. — Ты вроде в армию хотел? Нам как раз не помешает еще один толковый боец. А вообще, — я непривычно запинаюсь, а затем выпаливаю на одном дыхании: — хочешь быть моим секретарем?

Идея пришла ко мне неожиданно, но показалась вдруг гениальной: и как я раньше не додумалась? Конечно, Артем старательно бежал от такого, но я не теряю надежды, что он согласится.

— Таким, как ты, не отказывают, — то ли шутит, то ли нет. — В любом случае, я согласен. Работать с тобой — это что-то новое.

В целях безопасности мы решаем, что Артем пока поживет у нас, в особняке: так будет даже удобнее решать рабочие вопросы, ведь в первой половине дня он, как и я, будет на занятиях в школе. Я чувствую себя неудобно из-за того, что риск быть убитым для Артема никуда не делся, а просто приобрел иной характер, но Смольянинова это ничуть не смущает. С другой стороны, Кеша, да и многие другие, работал у нас не первый год и был вполне себе жив и здоров.

Если так подумать, то мы все перманентно находимся в смертельной опасности, и каждый из нас к этому готов и ни о чем не будет жалеть. Умирать, наверное, очень страшно, но пока мы живы, какой смысл об этом думать и накручивать себя? В конце концов, мы сами выбрали такую жизнь, хотя каждый мог спокойно отказаться.

Теперь нам пора в офис, но перед этим Косте нужно проверить, как дела на одном из наших складов, поэтому мы выруливаем на МКАД, а после выезжаем за черту города. Почему-то здесь зима чувствуется острее: не то что в самой Москве, где снег не продержался и пары дней после Нового года, и с тех пор то и дело выпадал и превращался в мерзлую продрогшую слякоть.

Не успеваем мы добраться до нужного места, как путь нам преграждает черный внедорожник, возникший буквально из ниоткуда. Машина становится поперек дороги: так, что нам при всём желании негде проехать — и угрожающе замирает темной громадиной, не подавая никаких признаков жизни. Костя пытается сдать назад, но безуспешно; за спиной слышен визг тормозов, и мы с Артемом оборачиваемся, чтобы увидеть через заднее стекло точно такой же, как и перед нами, автомобиль.

Ловлю сосредоточенный взгляд парня в зеркале заднего вида. Голову даю на отсечение, что он думает о том же, о чем и я: ни направо через лес, ни налево через заснеженное поле мы далеко не уедем на обычной легковушке.

— Сука, — медленно, смакуя каждый звук, протягивает Костя.

Мы в западне.

Я стараюсь думать о чем-нибудь хорошем, о том, что у нас есть шансы спастись, ведь надежда, как ни крути, умирает последней. На самом деле вместо этого мне хочется громко орать матом и громить от злости и отчаяния всё, что попадется под руку.

— Напомни, почему мы ездим без охраны? — вкрадчиво интересуюсь у Кости.

— Потому что ты всегда была против такого, — моментально отвечает парень, впрочем, без тени упрека.