— На глубине прорвется сквозь сеть твоя альтависта…

Я била по струнам с прикрытыми глазами, запрокинув голову от непонятного, раздирающего изнутри чувства. Краем глаза, из-под опущенных ресниц, я заметила, как гитарный чехол наполняется монетами и даже купюрами. Вообще-то я не старалась изо всех сил заработать как можно больше на популярной сейчас музыке и играла то, что нравится мне: главное, что от сердца.

— Эй, задохлик, гони бабло.

Не хотелось прерывать песню, тем более, что «Выхода нет», которую я играла в тот момент, тоже очень западала мне в душу, но я нехотя остановилась и разлепила глаза. Несколько парней весьма гопницкого вида грозно нависали надо мной.

— Какие-то проблемы? — от неожиданности я даже совсем забыла, что нахожусь вроде как в сценическом образе.

Один из гопников со скучающий видом пояснил:

— Гони бабки, что непонятного? Это наш район.

Ситуация вырисовывалась безвыходная, и я обреченно присела вниз, собирая в ладонь честно заработанные деньги и лихорадочно вспоминая правила поднимания и опускания пяток: эта часть окультуривания прошла мимо меня. Сразу же зачехлила гитару, потому что желания играть на этом месте у меня больше не было.

— Сейчас, пацаны, — успокоила я их, хотя было не похоже, чтобы кто-то, кроме меня, здесь сильно нервничал.

Я уже протягивала руку с деньгами, как в последний момент внезапно передумала и со всех ног стартанула в другую сторону.

— А ну стой!

У меня не было времени оглядываться, но по звукам я поняла, что за мной гонится вся орава, изрыгая такие выражения, что не грех и записать для общего развития. «За моей спиной гитара, в моем кармане пиво и хлеб», — ни с того ни с сего пришли на ум строки из песни Чижа.¹ Ни пива, ни хлеба у меня и в помине не было, но гитара имелась, и убегать с ритмичным биением инструмента по заднице было до жути неудобно. По привычке я применила хорошо известную мне тактику и свернула в какие-то дворы, но и тут прокололась: я не знала этот район от слова совсем. Таланта к импровизации хватило ненадолго, вся интуиция куда-то подевалась, а я сама уже начинала выдыхаться, когда меня дернули за плечо.

Я уже приготовилась к неминуемой гибели и только надеялась, что она будет быстрой, когда при развороте с моей головы слетел капюшон.

— Так ты что, девка?

— А что, не видно? — огрызнулась я, пытаясь отдышаться.

Гопники полукругом стояли вокруг меня с то ли смущенным, то ли виноватым видом. Картина была достойна пера именитого живописца, и мне стоило больших усилий не расхохотаться при виде всего этого.

— Ну, э… — тот, что стоял ближе ко мне, заговорил, но выходило пока не очень содержательно. — Мы девчонок как бы это, не трогаем, — наконец справился он. — В общем, на первый раз прощаем, — добавил напоследок.

По автомобильному шуму я быстро определила, в какой примерно стороне находится какая-нибудь улица, и уже было направилась туда, но затем все-таки остановилась и обернулась.

— Ладно, не скучайте, пацаны, — почему-то стало так легко, что снова захотелось смеяться, и я даже улыбнулась и помахала рукой на прощание.

К благам цивилизации я выбиралась теми же дворами и чуть не заблудилась в лабиринте одинаковых серых девятиэтажек, но в конце концов все же вышла на оживленный проспект. Эта огромная Москва, в которой хрен поймешь, где находишься, отнимала много сил, и мне подумалось, что в Верхнем Тагиле было гораздо душевнее.

Несмотря на сжирающую все мое существо усталость, хотелось танцевать прямо на улице и громко-громко петь что-нибудь веселое. Бояться было глупо: Москва большая, и из десяти миллионов легальных жителей — а нелегалов здесь было еще столько же — шанс встретить кого-то знакомого стремился к нулю, тем более, это даже не центр города. Да и какое дело до осторожностей, когда вечерний июльский воздух так пропитывает легкие, пробирает до мурашек, что чувствуешь жизнь словно оголенными нервами.

Я уже приближалась к метро; все вокруг было чудесно, и чувствовала я себя точно так же, и, наверное, из-за этого допустила чудовищную оплошность: забыла натянуть капюшон обратно. Легкий летний ветерок едва заметно раздувал только неделю назад подстриженные волосы, и я так погрузилась в ощущения, что не замечала ничего вокруг, а пришла в себя только тогда, когда, врезавшись во что-то большое, больно стукнулась носом: кажется, я не заметила на своем пути человека.

— Джина?

Черт.

Этот голос я бы узнала из тысяч других, даже если бы оглохла: только встречи с Костей мне сейчас не хватало. Почему всегда, как только мне так хорошо, случается что-нибудь эдакое, и сразу становится очень плохо? Сделав глубокий вдох, я сорвалась с места в надежде, что свою роль сыграет эффект неожиданности. Так и вышло: парень сначала заметно растерялся, но после бросился за мной.

И если говорят, что на своих ошибках учатся, — это не про меня, поскольку чувствуя, что не успею укрыться в метро раньше, чем меня догонят, я забежала в первый попавшийся двор. Было бы неплохо спрятаться где-нибудь, потому что уже утомленная сегодняшней беготней, я закончусь очень скоро. Пока я еще двигалась вперед на последнем издыхании, глаза лихорадочно искали укромное место, но находили только эти, мать их в зад, одинаковые бетонные коробки.

Почему-то соображалось очень плохо, и мне действительно нужен был отдых, потому что все мысли и идеи обрывались, даже не достигнув середины, а прямо за моей спиной уже чувствовалось Костино дыхание: судя по запаху, он курил прямо перед нашим случайным столкновением.

— Джина! — парень развернул меня и крепко прижал к себе.

Как бы ни хотелось простоять так целую вечность, я вырвалась из объятий и шагнула назад. Я молча смотрела на него, скрестив руки на груди и скептически выгнув бровь. Вглядывалась в знакомые до боли черты и испытывала настолько запутанную смесь чувств, что невозможно было выловить и определить ни одно из них.

— Поехали домой?

— Нет, — я болезненно улыбнулась.

— Почему? — Костя выглядел обиженным до глубины души.

— У меня уже есть дом.

Простояв в молчании еще немного, парень попытался взять меня за руку, но я выдернула ее, как только почувствовала его прикосновение.

— Если так будет удобнее, можете и дальше считать меня мертвой, — кривая улыбка стала еще шире. — Я все равно не вернусь.

А о том, что мне его порой так не хватает, что хоть волком вой, лучше умолчать.

Заметив, что Костя хочет что-то еще сказать, я со скоростью света скрылась в ближайшем подъезде, чуть не сбив с ног выходившую оттуда бабульку. Шастать по крышам не хотелось, но пришлось, и я, проделав по верху путь от первого до восьмого подъезда, покинула дом с совершенно другой стороны, где меня никто не искал.

Уходящее солнце грело Заречье своими лучами. Я брела домой пешком, не став после выхода из метро дожидаться автобуса: нужно было пройтись и побыть наедине со своими мыслями и, черт бы их побрал, чувствами, особенно теми, что касались Кости. Я ненавидела себя за то, что так и не смогла забыть; ненавидела и его, потому что засел в голове так крепко, что не выбить даже выстрелом в череп.

Закатным солнцем алел июль.

***

1 — Речь идет о песне Чиж и Ко «Холодный ветер»

Весело, когда на всю компанию остаешься единственной девушкой. Люся с Пересмешницей еще позавчера уехали волонтерами на Тамань,¹ куда я не могла попасть при всем желании: стать волонтером было нелегко, и прием заявок закончился еще когда я радовалась жизни в Лондоне. Несмотря на то, что мне уже была знакома роль всеобщей мамки, девчонки не хотели отлучаться надолго, особенно Зоя: почему-то именно ей и только ей я рассказала о случайной встрече с молодым Жилинским.

Парни, оставленные на мое попечение, при ближайшем рассмотрении оказались совершенно неподготовленными к жизни. Непонятно, как я раньше не замечала, что все в нашем жилище крутится и работает только в присутствии Зои и Люси? И если последняя ни за что в жизни не подошла бы к плите, а в нашем случае — примусу, то Пересмешница готовила чаще остальных, превосходя и меня: у нее даже каким-то волшебным образом не пригорала яичница. Дима чуть не сжег всю кухню к чертовой матери в первый же день, и чтобы потушить хоть и небольшой, но ощутимый пожар, мне пришлось пожертвовать одеялом, которое у меня появилось совсем недавно.