Но даже со всеми мерами предосторожности я не переставала чувствовать чье-то присутствие. Возобновились панические атаки по ночам, и я стабильно не высыпалась, злилась и то и дело срывалась на ребят. Умом я понимала: от того, что я узнала о слежке в прошлом, за мной не начали бегать толпой Елисеевские агенты, и на сегодняшний день поменялось лишь мое восприятие, но не окружающая меня действительность. Все равно я ничего не могла с собой поделать, и это уже начинало превращаться в какую-то паранойю.

Пройдя непростой путь из пяти стадий принятия неизбежного, спустя несколько дней я все же заставила себя изучить папку Жилинских. Фото и письменные отчеты в ней были совсем свежими: с даты последних не прошло и двух недель. Под фамилией Снегиревых меня, наоборот, гораздо больше интересовали старые материалы, но любопытство совершенного иного рода взяло верх, и я, устроившись поудобнее под окном в импровизированном гнезде из подушки и купленного вчера на барахолке одеяла, коснулась пальцем имени Константин.

В общем-то, честно просмотрев все, что было собрано за май и июнь, я не нашла ничего необычного или шокирующего. Фотографии неприятно резанули память, но я всеми силами старалась отогнать это чувство и сосредоточиться на текстовой информации и на видео: мне казалось, что там я непременно найду что-то интересное.

Вечером двадцать восьмого июня Костина машина припарковалась перед офисом Григория Синицына. Запись была с наружной камеры наблюдения, в очень плохом качестве, но за неимением лучшего я продолжала смотреть. Следующее видео было уже из здания офиса, и, долистав до начала разговора с Синицыным, я сделала звук погромче. Речь шла о той самой поставке оружия, и теперь стало ясно, почему нам поручили украсть документы: переговоры не задались. До сих пор было непонятно, зачем Костя приезжал спустя еще два дня, но этого я не могла узнать: Тоха спер флешку за день до того. Возможно, надеялся избежать нашей вылазки и договориться по-хорошему? А может быть, наоборот, причина была совершенно другой.

Двадцать четвертого числа в отчете какого-то Чижикова было написано, что Жилинский-младший вместе с Ником занимался, черт побери, моими поисками. Они напрягли каких-то ребят, чтобы получить сведения об убитых за последнее время девушках, подходящих под мое описание. Ребята оказались винтиками Елисеевского механизма, которые занимались как раз уборкой мест преступлений и уничтожением улик, в том числе трупов, чего ни мой братец-придурок, ни Костя не знали. Получив за услугу баснословные деньги, шестерки добросовестно выяснили, что такая девушка нигде никому не попадалась, а сразу после этого доложили об этом наверх. Вышестоящие люди признали в описании меня и пришли к выводу, что я жива и нахожусь в Москве, причем очевидно порознь с семьей.

Новость о том, что вся конспирация двух любимых, но еще больше ненавистных мне идиотов пошла прахом, мало меня колыхала: рано или поздно это все равно случилось бы; меня волновало другое. Они больше ищут меня среди мертвых, чем среди живых, — и правда думают, что меня убили? Похоже, этих горе-бизнесменов ничем не удивить: трупы в лесу, непонятные бойни прямо в пределах МКАДа, и это в казалось бы цивилизованном две тысячи двенадцатом? Однако, и в самом деле нельзя было не учитывать напряженную ситуацию в городе, только вот штука: не подслушай я тогда этот злополучный разговор, сама бы ни за что не заметила, что что-то не так, как и миллионы проживающих тут людей, словно помимо обычного, привычного всем мира тайно существовал и другой.

Дима тянул с отчетом о задании, сколько было возможно. Он собирался сообщить, что ничего не вышло, но на выполнение был дан неограниченный срок. Придумывать подставные доказательства моей смерти он не хотел, и остальные ребята его в этом поддержали. Теперь я их понимала: Елисеевские люди тоже ищут меня, причем они-то уже в курсе, что я точно жива. Почему до этого не додумался Костя, я не понимала: если Ник никогда не отличался умом и сообразительностью, то Жилинский, кажется, был не дурак.

— Блин.

— Содержа-ательно, — с сарказмом протянула Пересмешница.

— Блин, — повторила я. Дурацкая яичница постоянно пригорала и все никак не хотела приготовиться как следует. Этот раз не был исключением.

— Тебе помочь? — Зоя подошла ближе.

— Чем ты мне поможешь? — взревела я, размахивая сковородкой.

Пересмешница сделала вид, что задумалась.

— Ну, например, мы можем поговорить.

— О чем? — мрачно спросила я, впрочем, без надежды на вразумительный ответ.

— Только слепой не заметит, какая ты нервная в последнее время, — Зоя сделала паузу, подбирая слова. — Я понимаю. Мы все изучаем содержимое флешки, но ты видишь там себя, своих родственников, знакомых. Это непросто, — она потянулась к пепельнице, чтобы переставить ее поближе.

— И ты туда же?

Зоя мягко улыбнулась.

— Иногда мне нужно.

Несмотря на то, что окно было открыто настежь, кухню быстро заполнил дым дешевых сигарет. От запаха начинала болеть голова, и больше всего на свете я мечтала забить на свою очередь колдовать над примусом и вернуться в комнату, но по непонятным мне причинам осталась дышать отравой и отковыривать наполовину сгоревшее яйцо со сковороды: с такой старой и убитой посудой просто невозможно было что-то пожарить, и я подумала о том, что завтра нужно будет снова наведаться на барахолку.

— Ты все еще любишь его, да?

— Не знаю. С момента, когда я сбежала из дома, было как-то не до этого, — я старалась побороть невесть откуда взявшееся желание закурить, хотя я даже ни разу не пробовала, и все еще бесконечно злилась на сковороду и буквально приросшее к ней яйцо. — И мне было окей. Но когда я его вижу, даже на фотографиях, когда слышу на записях его голос, то не могу ничего с собой поделать. Он буквально везде: с тех пор, как я стала изучать его папку, я вижу напоминания о нем буквально в каждом чертовом предмете, постоянно! — от переполняющих меня эмоций я даже повысила голос и совсем неожиданно для себя швырнула ни на что не годную сковородку об стену. — И если раньше меня просто иногда доставали непрошеные воспоминания по вечерам, то сейчас стало просто невыносимо, — руки сами собой обессиленно упали на стол.

Зоя выпустила новую струю дыма.

— В этом нет ничего удивительного. Ты его любишь, вот и все.

— Так просто?

Девушка напротив меня улыбнулась.

— Верный ответ всегда самый простой, не замечала?

— Не знаю, — повторила я. В моменты вот такой внезапной апатии мой словарный запас резко сокращался. — Я даже не знаю, что такое любить и как это обычно делается, — я развела руками. — Я ведь не помню ничего из прежней жизни.

— Дело не в том, что ты помнишь или нет. Важно то, как ты чувствуешь.

Я всмотрелась в Зоино лицо, толком не понимая, что хотела в нем увидеть.

— Ты прямо какой-то кладезь мудрых мыслей. Сколько тебе лет?

— Пятнадцать. Будешь чай?

Неожиданно до себя самой этой ночью я уснула практически сразу.

***

Подустав от гитаристской жизни в подземельях метро, когда по полдня света белого не видишь, я решила рискнуть и поиграть в каком-нибудь парке. Не то чтобы я боялась, но чувство потенциальной опасности усиливалось, и я, изменив привычным черным узкачам, которые за первый месяц лета стали мне на два размера больше, — точнее, это я похудела — одолжила у Тохи его штаны наподобие армейских. Было неудобно и непривычно, но ощущалось гораздо безопаснее.

Я вылезла из дома только к вечеру, когда спала жара: для того, чтобы играть в парке, такое время было самым подходящим. Я специально выбрала место подальше от центра, чтобы случайно не натолкнуться на кого-нибудь знакомого, но все равно посильнее натягивала на лицо капюшон и старалась петь как можно ниже. Настроение диктовало песни Сплина, и я позволила себе послать все к чертям и раствориться в музыке.

— В одном из домов, там где кофе и сигарета…

Я играла горячо любимую мной «Альтависту», которая в последнее время засела у меня в голове и прочно ассоциировалась с нашим новым домом: была у них какая-то задушевная связь, которую я не могла объяснить.