Как же сложно порой с этими их интригами. А Таля говорила ведь, говорила, что за нами шпионит кто-то свой, не далее как позавчера, в пятницу, и поразительно, как Яна пришла сдаваться сама буквально через два дня после нашего с сестрой разговора, который она слышать никак не могла. Даже если бы на нас висела прослушка, Таля включала воду: это я очень хорошо помню. Может, и правда просто совпадение.

— Как же тебя угораздило в это ввязаться? — выдыхаю табачный дым. Тянусь к пачке снова.

Яна Яхонтова тяжело сглатывает, давая понять: рассказ обещает быть не из легких.

Спустя полчаса недлинной, но занимательной истории мне нужно время, чтобы все обдумать, но ситуация требует быстрых решений. Черт, как же сложно. Даже ведь не понять, верить словам Яны Яхонтовой или нет: она играла свою роль так хорошо, что ее я бы стала подозревать в последнюю очередь; нет ни одной гарантии, что она не врет и сейчас.

— Я рассказала вам все, что знаю, — с едва уловимой горечью подытоживает она. — Взамен хочу попросить, чтобы моя смерть была быстрой.

— Смерть? — переспрашиваю я. — О чем ты?

— Расплата за предательство, — тихо поясняет Таля, но ее голос отдается эхом от стен и как будто заполняет все пространство вокруг.

Нерушимый закон, который существовал веками, во все времена, справедлив. Мне даже и возразить-то нечего. Все правильно и честно.

— Нет, — неожиданно даже для себя произношу еще до того, как девочки успеют что-то добавить. — Так нельзя, — внутренний голос услужливо шепчет, что так не только можно, а даже нужно, — ты призналась сама, — обращаюсь к Яне. — Я не знаю всех тонкостей, как принято в таких ситуациях, но внутри семьи мы решаем сами, и я, — сердце колотится как бешеное, ведь неправильный выбор гарантированно погубит всех нас, — не хочу тебя убивать.

Во взгляде Яны Яхонтовой читается понимание, а на лице — горькая усмешка.

— Хотите использовать меня как приманку для, — она запинается вдруг, — Синицына? — подчеркнуто называет его по фамилии, впервые за весь рассказ. Скорее утверждает, чем спрашивает. — Он ведь попытается достать меня во что бы то ни стало.

Я поджимаю губы.

— Даже не думала об этом, хватит с тебя. Если понадобится выйти на него — мы найдем, как.

— Спасибо, — голос Яны Яхонтовой бесцветно шелестит уже напротив двери. — Могу я идти? — уточняет она.

— Конечно, — одновременно киваем мы с Талей. — Только не смей покидать особняк, — добавляю я, — пока что слишком опасно. Вообще веди себя, как обычно, пока мы не решим что-нибудь.

— Я не боюсь, — упорствует Яна. — Я знала, на что иду.

Несмотря ни на что, она держится ровно и с достоинством, хотя ее жизнь могла оборваться прямо здесь, без лирических отступлений и последних желаний, как это и бывает обычно. Я так и не улавливаю до конца, почему же Яна решила переметнуться от Синицына к нам, если мы вряд ли смогли бы ее вычислить: очень уж хорошо она скрывалась — и оттого еще сложнее принимать теперь любые ее слова за правду. Она ведь могла просто не идти против Синицына, плыть по своему течению, и ей жилось бы, пожалуй, гораздо проще.

— Мы тоже знаем, — устало провожу ладонью по лбу, пока легкие напитываются прокуренным воздухом кабинета, — именно поэтому я прошу тебя не покидать особняк, — повторяю с нажимом. — Пока что всего лишь прошу.

Когда дверь за Яной закрывается, мы с сестрой ошарашенно таращимся друг на друга. Она, как и я, отчаянно пытается осмыслить происходящее, дать хоть какую-то оценку, не говоря уже об объяснении. Если бы Яна была в этой истории самой простой запуганной девочкой, то даже винить ее было бы стыдно, но все ведь совсем не так. Она как будто и не понимала сначала, на кого именно работает, и со стороны Синицына было очень умно завести такого шпиона: редкая женщина, влюбившись по уши, заметит, что мужчина ей манипулирует. Редкая женщина — особенно русская — не пойдет на любые риски ради него.

Вроде как Яна и сама догадывалась о темных делишках, которые замышлял Синицын, но не переживала: помимо чувств в ней взыграла жажда свободы, какой у нее никогда не было дома, и лучшей жизни, которую она могла бы получить. Ожидаемо вскоре у них случился разлад, как это часто бывает, когда спадают розовые очки; у меня почему-то складывалось стойкое ощущение, что эти самые очки по случайности смахнул и вдребезги разбил Ник, пробегая мимо. Если это так, то все факты — ну или почти все — ложатся на свои места. Почему-то теперь казалось, будто Ника и Яну что-то связывало еще до новогоднего приема, где они, как я думала, встретились впервые.

Я решаю зайти издалека.

— Скажи, а ты видела Яну Яхонтову раньше?

Таля качает головой.

— Нет, вообще ни разу. Да мама и не подпускала меня к делам, так что даже случайно пересечься с Яной мне было негде.

— Ну мало ли Ник мог вас познакомить, — признаюсь я. — Мне показалось, что они виделись раньше. По крайней мере, они так странно реагировали друг на друга с самого начала, что для любви с первого взгляда перебор.

Сестра усмехается.

— Ник, конечно, знакомил меня со столькими своими девушками, что я устала их считать, — все это я, конечно же, пропустила, но могла представить, — но Яны Яхонтовой среди них не было. Да и не похожи они на бывших.

Я принимаю слова Тали на веру: у нее-то уж больше опыта, чем у меня, чтобы судить о таком. Если бы была Зоя, она бы просто прочитала обоих как открытую книгу, даже не напрягаясь, и туманными наводящими фразами подсказала бы нам ответ, но Зои нет здесь сейчас. Зои в принципе нет.

— Выспрашивать у Ника не вариант, — вздыхаю я, — а Яна ни за что в жизни не расскажет. Не об этом.

Таля, вопреки всему, что я о ней когда-либо знала, снова берется за сигарету. Выдыхает дым, делая воздух в комнате еще более плотным и осязаемым.

— Нику вообще лучше не говорить.

— Предлагаешь просто сделать вид, что Яна никогда за нами тут не шпионила? — вопросительно выгибаю бровь, а внутри в это время бушует ураган эмоций. — Лучше уж тогда было пристрелить ее прямо здесь, и дело с концом, — взрываюсь наконец, выплескивая все, что накопилось за время разговора. — Да, я не хотела ее убивать, — отвечаю на вопросительный взгляд сестры, — но врать семье еще хуже, мы тогда и сами получимся предателями, — заканчиваю уже шепотом. — Мы должны всем рассказать. Можем подать информацию более мягко, чтобы не возникало вопросов.

— Есть идеи? — исподлобья уточняет сестра, оставляя незатушенный бычок в пепельнице. Вздохнув, иду открывать окно, чтобы проветрить этот ужас. — Потому что у меня, например, закончились.

Я хочу возразить, что конкретно сейчас они и не начинались, но мы с Талей переглядываемся совершенно случайно и читаем друг друга по глазам.

— Нику нельзя знать про Яну и Синицына, — синхронно выпаливаем мы. — Шут с ним, с предательством, разберемся, не маленькие, — продолжаю я, вышагивая вперед-назад по кабинету. Таля следит за мной внимательными зелеными глазами. — Но про то, что они встречались, он узнать не должен, — шумно выдохнув, заканчиваю мысль.

— Он и так страдает по ней, а новость о том, какие отношения связывали Яну и Синицына, окончательно его добьет, — соглашается сестра.

— Не только, — качаю головой. — Если он узнает, то лично ее задушит, и все наши попытки ее защитить пойдут насмарку. Но получается, что этот факт ее биографии мы вообще никому не раскроем, чтобы никто случайно не проболтался Нику.

— Ну вот, а только все стало налаживаться, — удрученно вздыхает Таля. Она вообще в последнее время очень много и тяжело вздыхает, но, пожалуй, эта привычка уже прочно закрепилась за каждым из нас. — Созываем собрание, получается?

Представив сонного Костю, выдернутого из постели, и раскрашенное лицо Димаса, а вдобавок вспомнив ехидную рожу Аникеева, я прихожу к выводу, что это не лучшая идея.

— Для начала семейный совет, — во взгляде Тали читается уважение, — а дальше и посмотрим, нужно ли выносить вопрос на широкую аудиторию. Но все завтра, а пока, — я задумалась, — разумно будет приставить охрану к Яниной комнате и на всякий случай — под окна, чтобы не надумала вдруг сбежать.