То ли дядя не любил фотографироваться, то ли он уже обзавелся своей семьей и улетел из-под родительского крыла, но он появлялся на фото всё реже и реже — только на общих, и то не на всех. Гораздо чаще позировала для камеры тетя Лена, всегда в разных нарядах, и мама, которую, казалось, такие мелочи вообще не заботили. Она обнималась со всеми кошками поселка, носила рваные джинсы и майки с эмблемами рок-групп и корчила смешные рожи, когда ее фотографировали на фоне цветущих клумб.

Снимок на фоне берез особенно привлекает мое внимание: пока Таля и Ник уже обсуждают свадебные фото дяди, я придерживаю страницу, чтобы рассмотреть получше. Во-первых, это первая цветная фотография с начала альбома, и если вспомнить рассказы дяди Игоря, то неудивительно, что дедушка решил запечатлеть на ней именно маму. Она стоит в той самой олимпийке, что я нашла в шкафу, чуть склонив голову набок, чтобы лучше было видно совершенно хулиганскую бандану с черепами. Длинная толстая коса перекинута через плечо, в руках — томик Есенина.

Маме здесь лет пятнадцать или шестнадцать, не больше, но снимок не имеет подписи, в отличие от всех остальных, и точно сказать я не могу. Поддавшись внезапному порыву сохранить эту карточку себе на память, я аккуратно вытаскиваю ее края из прорезей и незаметно прячу в карман, чтобы не отвлекать ребят и присоединиться к просмотру фотографий с маминого выпускного.

После перерыва и импровизированного обеда из оставшихся бутербродов мы снова принимаемся за поиски. Плохо понятно, у кого больше шансов найти что-нибудь стоящее: у Ника и Тали, которые из детства помнят здесь каждый уголок, или у Кости и Димы, которые могут заметить свежим взглядом то, к чему Таля с Ником привыкли, а потому не видят.

Я была чем-то между, но в итоге результата не добился никто. Я долго обшаривала каждый квадратный сантиметр чердака, для верности подсвечивая фонариком, но интересного было мало: в основном детская одежда в больших мешках, пластмассовые игрушки со сломанными механизмами и коробки со старыми газетами, наполовину разбитыми сервизами и советскими елочными игрушками, сосланными на дачу за ненадобностью.

К дальней стене было прислонено несколько очень старых картин, то ли так сильно покрытых пылью, то ли выцветших со временем. Наверняка это тетя Лена убрала их с глаз долой, ведь на последних фотографиях из альбома, где дедушка был еще жив, картины висели на законных местах в комнатах и коридоре. Была мысль вытащить их на свет, но рама первого же холста зацепилась за что-то внизу, и я бросила это дело: в конце концов, мы не ностальгировать сюда приехали, а с целью отыскать перстень.

В погребе ребята не нашли ничего, кроме закаток, и две большие банки соленых огурцов и бутылка кислого домашнего вина из изабеллы торжественно перекочевали на стол, к ужину. Мы с Талей еще раз осмотрели кухню, но там не было ничего особенного: стол, три стула, печка, раковина и полки с посудой, прикрытые шторками в цветочек. Еще два стула Димас притащил из комнат, и все смогли расположиться с комфортом.

— Когда обратно? — деловито осведомляется Костя, набивая рот картошкой.

— Когда найдем кольцо, — сразу отвечаю я, даже не задумываясь: очевидно же.

— Я в любом случае думал остаться до завтра, — задорно похрустывая огурцом, предлагает Ник, который еще недавно больше остальных был недоволен поездкой в такую глушь. — Даже если задержимся до понедельника, ничего страшного.

Я хочу сказать, что вообще-то страшно, и только у него нет никаких дел: если работу, требующую присутствия в офисе, еще можно перенести, то школу — никак, а еще у нас с Талей установлена ловушка на шпиона, и очень сложно будет оставаться в неведении еще один день, но захлопываю рот, даже не успев толком его открыть. Ник прав, и лично я точно никуда не уеду отсюда без заветного перстня.

Усталость буквально валит с ног, и мы как-то даже не сговариваясь расходимся по спальням. Я еще раздумываю над тем, стоит ли снимать кофту — в домике всё-таки не жарко — но после решаю, что лучше накрыться еще одним одеялом, ведь сменных вещей у меня нет. Костя рассматривает книги в шкафу — всё еще надеется найти зацепку перед сном или просто хочет почитать на ночь, я собираюсь спросить потом, когда уже окажусь в теплой кровати.

Пальцы нащупывают в большом переднем кармане толстовки тонкий картонный прямоугольник. После чердачных приключений я и забыла уже, что позаимствовала из альбома мамину фотографию. В свете фонарика размытый временем пленочный снимок выглядит даже несколько зловещим, но мама по-прежнему смотрит с немым вызовом, по-прежнему улыбается, по-прежнему держит книжку с большими буквами «Сергей Есенин» на обложке и по-прежнему за ее спиной березовая роща вдалеке и одинокая береза — совсем рядом.

— Белая береза под моим окном, — повторяю я, а шестеренки в голове начинают лихорадочно крутиться. — Кто это написал? — спрашиваю у Кости.

Парень не слышит сперва, и приходится повторять погромче.

— Есенин, конечно, — он недоуменно поворачивается ко мне. — Мы про березу эту проходили классе в пятом или в шестом, а в чем дело?

Не в силах произнести хоть что-то связное, я только ошалело тыкаю пальцем то в фотографию мамы, то в дерево за окнами. Что, если дедушка закопал клад где-нибудь здесь, под окнами, или записал подсказку в томике Есенина?

— А в этом что-то есть, — Костя задумчиво потирает переносицу. — Полагаю, нам надо найти ту самую книгу.

— Похоже, сон отменяется, — широко улыбаюсь я, делая шаг по направлению к книжному шкафу.

— А я был прав насчет шкафа! — победно восклицает Ник. Я чувствую себя вдвойне неловко, ведь перебирать абсолютно все книги нам в итоге пришлось, только ни намека на Есенина на полках не оказалось.

Вчера мы с Костей не стали никого тревожить и героически занимались поисками сами, обложившись огромными стопками книг, за которыми едва видели друг друга. Время от времени чихая из-за пыли и придумывая шутки про незнакомые названия на обложках, мы справились с большей частью шкафа, но томик Есенина так и не нашли. Я совсем не помнила, как мы засыпали, но проснулись на полу, почти что в обнимку, с подложенными под голову книгами — вместо подушек.

Именно такую картину и обнаружил Ник, в девять утра решивший разбудить нас к завтраку. Всего пара часов сна, а то и меньше, третью ночь подряд уже не могли проходить бесследно, и, бросив беглый взгляд на свое отражение в зеркале, я помчалась умываться ледяной водой, чтобы хоть немного вернуть отекшее лицо в нормальную форму, а затем бросилась помогать Тале на кухне: хорошо, хоть продуктов Ник взял с запасом, загрузив ими почти весь багажник.

Вдали от большинства благ цивилизации и от суеты, присущей большому городу, спешить никуда не хотелось: это казалось лишним и ненужным здесь, в заснеженном деревянном домике то ли из сказки, то ли из фильма ужасов — я так и не определилась, на что он больше похож. Лениво потягивая кофе из эмалированной кружки с большим черным ободком и затягиваясь любимым «Собранием», я выхожу на крыльцо — теперь почему-то уже не мерзну так сильно — и любуюсь пейзажем. Отсюда речку не видно, только из комнат, но снег очень красиво блестит и переливается на солнце, и сказка, кажется, подходит этому месту лучше.

— Не может такого быть, чтобы книга исчезла бесследно! — негодует Ник где-то между коридором и комнатой.

Стоит вернуться в дом, как все проблемы возвращаются на свои места, напоминая, что они никуда и не уходили.

— А если ее увезли в город? — устало выдыхает Костя. — Конечно, нужно было проверить всё, но дело может быть вовсе не в книжке, а в березе или в самой фотографии, например.

— Подождите, — Таля делает большие глаза и, отодвинув меня с прохода, уносится прочь. Около минуты мы стоим в недоуменной тишине, а потом слышится звон посуды, громкий мат вперемешку со скрипами и стуками, и не успеваем мы ни удивиться, ни испугаться, как сестра возвращается, раскрасневшаяся и растрепанная, с клубком пыли в волосах и грязью на кончике носа. — Вот! — страшно довольная собой, она выставляет вперед небольшую и очень потрепанную серую книгу.