На обложке крупными буквами с потускневшей и местами стершейся позолотой значится «Сергей Есенин».

— Где ты ее откопала? — отмираю первой из всех.

— На кухне, — гордо отвечает Таля. — Мама еще в детстве засунула ее под стол, чтобы не шатался, а я только сейчас об этом вспомнила.

Теперь хотя бы понятно, почему книжка выглядит гораздо темнее, чем на старой фотографии: что угодно потеряет первоначальный вид, пролежав почти десяток лет под ножкой стола, и даже на обложке остался заметный квадратный оттиск, который вряд ли когда-нибудь разгладится.

Схватив с так и не расстеленной вчера кровати одну из подушек, сестра бросает ее на пол и усаживается сверху, сложив ноги по-турецки. Мы присоединяемся к ней, тоже берем себе подушки и садимся в круг, напоминая какую-нибудь сатанистскую секту. Когда в центре круга оказывается книга, эффект только усиливается.

— Ну что там с березой? — нетерпеливо ерзаю на подушке. Покопавшись в содержании, мы находим нужную страницу, и я сходу начинаю читать вслух, даже не пробежавшись глазами по тексту: — Белая береза под моим окном, — это я помню, очень хорошо помню, — принакрылась снегом, точно серебром, блин! — забыв про стихотворение, со всей силой переполняющих эмоций хлопаю себя ладонью по лбу. — Вчера полдня пыталась вспомнить эту вторую строчку, — поясняю застывшим в немом вопросе ребятам.

Дальше мы читаем молча, но к результату не приходим: никто из нас не понимает, что с этим делать, и похоже, нам правда придется копать мерзлую землю под одинокой березой, не зная ни в какой стороне дедушка мог зарыть тайник с кольцом, ни на каком расстоянии от дерева он это сделал.

— Если копать, то придется ждать до лета или хотя бы до весны, — вмешивается Дима. — Сейчас мы ничего не можем поделать с морозами.

— Летом может быть уже поздно, — не сдаюсь я, — да и уезжать ни с чем тоже как-то не очень.

Ник хмурится.

— И что ты предлагаешь?

Мне нечего ответить, потому что никаких идей в голову пока не приходит.

— Расслабиться и подумать, — других вариантов, наверное, просто нет. — Перекапывать весь участок и правда глупо, должны быть точные координаты.

Дедушка ведь не мог их не оставить. А если нет — значит, мы пошли по неверному пути.

В попытке ухватиться за что-нибудь сравниваю поиски предыдущих колец: первое мы увидели с Талей случайно, и повезло, что я через полгода о нем вспомнила. Наверняка и к нему была загадка от дедушки, просто мы нашли перстень раньше. О втором я догадалась совсем уж неожиданно, и тогда даже не верилось до конца, что тайник действительно спрятан в таком необычном месте. Третье кольцо тоже получилось найти лишь благодаря спонтанным ассоциациям; может, так со всеми?

Кажется, дедушка предвидел абсолютно всё и специально зашифровал подсказки так, чтобы найти перстни могли только те, кто не гонится за ними, как Елисеев. Мы даже не знаем, что такого важного скрывает подлинное старинное кольцо, но почему-то его поиски прочно связались в голове с борьбой против Елисеева, как будто если мы отыщем этот таинственный перстень, то выйдем из противостояния победителями.

Если хочешь что-либо спрятать, оставь на самом видном месте. Если хочешь найти — ни в коем случае не ищи, и тогда ответы окажутся как на ладони.

Вспомнив эту простую истину, я старательно не думаю о поисках. Чтобы отвлечься и привести мысли в порядок, делаю целый заварник чая с чабрецом и устраиваюсь поудобнее в дедушкином кресле-качалке, прихватив с собой сборники Есенина и Маяковского, чтобы почитать любимые стихи. Что-то вроде «Заметался пожар голубой» или «Собаке Качалова» я знала и наизусть, но перечитывать из книжки всё равно было особенно приятно.

— Что читаешь? — такие знакомые и родные Костины руки мягко ложатся на мои плечи.

— Я спросил сегодня у менялы, что дает за полтумана по рублю, — начинаю вслух.

— Как сказать мне для прекрасной Лалы по-персидски нежное «люблю», — продолжает Костя по памяти. Наклоняется ближе, оставляет невесомый поцелуй на виске, по-кошачьи трется носом о щеку.

Когда парень обнимает меня, одновременно укрывая колючим коричневым клетчатым пледом, найденным на тумбочке, книжка с тихим стуком падает из рук на деревянный дощатый пол и, будто специально назло, раскрывается на странице со стихом про березу. Красный сборник Маяковского приземляется рядом, соскользнув с колен, и я чувствую, как в голове складывается пазл: еще робко и очень неуверенно, туманно и неясно, но детали встают на свои места.

— Дедушка зашифровал все подсказки у Маяковского, ведь так? — осторожно, чтобы не спугнуть предчувствие и дать ему оформиться в связную мысль, уточняю у Кости.

— Похоже на то, — кивает он.

— Значит, береза тоже должна отнести нас к Маяковскому, — делаю следующий шаг по логической цепочке, до жути боюсь сорваться, но вариантов не так много. — Мы вдоль и поперек перечитывали все помеченные стихи, и про березу упоминается только в одном: это было направление к даче, — вскочив с кресла и едва не развернув при этом кружку с чаем, начинаю наматывать круги по комнате, чтобы собрать обрывочные намеки в голове воедино. — Значит, дело не в березе как таковой, нужно найти связь между книгами.

Для такого открытия нужно позвать ребят, но опасаясь, что идея сбежит через открытую дверь, мы с Костей молча смотрим друг на друга. Я вижу лихорадочный мозговой штурм в серых глазах, стараюсь даже не шевелиться, чтобы не перебить мысли, и что-то внутри заходится от подскочившего вдруг адреналина, когда во взгляде парня мелькает ясный серебристый проблеск.

— Что у Маяковского на, — он приседает на корточки, чтобы поднять изрядно уже настрадавшийся сборник Есенина, — сто двадцать четвертой странице? — протягивает мне красную книжку, чтобы я проверила.

— «Лунная ночь», — задумчиво вчитываюсь в строки, — оно совсем маленькое, слушай, — легкая улыбка трогает губы, когда я начинаю: — Будет луна. Есть уже немножко, — не могу удержаться и стреляю глазами в парня, который и так не может оторвать от меня взгляд. — А вот и полная повисла в воздухе. Это бог, должно быть, дивной серебряной ложкой, — осторожно ступая по скрипучему полу, подхожу ближе и присаживаюсь рядом, — роется в звезд ухе.

Костя берет мои руки в свои, внимательно всматривается в восемь коротеньких строчек.

— Подчеркнута всего одна строка, — замечает он. — Это бог, должно быть, — словно не веря, тихим бормотанием перечитывает еще раз. — Что бы это значило? Здесь нет ни церкви, ни икон, только старые вещи. Где нам предлагается искать бога?

— В сердце, — сияет Таля. И когда она только успела зайти? Я не слышала скрипа ни двери, ни половиц. — Но вряд ли в сердце кого-то из нас дедушка спрятал кольцо, вы не думаете?

— Можем провести вскрытие и проверить, — пожимает плечами Ник. — Да шучу я! — оправдывается он перед нашими с сестрой грозными взглядами, даже отшатывается назад на случай, если мы решим вдруг пришибить его за такой юмор.

Я пытаюсь что-нибудь сообразить, но ожидаемо не помню, рассказывал ли нам дедушка что-нибудь про веру или религию: мне кажется, что вряд ли. Исходя из простой логики, что в бабушкиной спальне в городе иконы всё-таки имелись, я думаю, что стоит искать именно их.

— Кажется, на кухне в углу висела икона?

— И в бабушкиной комнате с комодом тоже была, — подхватывает Таля.

Иконы настолько старые, что давно выцвели и почти сливаются со стенами, так что неудивительно, что Костя их не заметил, но самое страшное — в них нет совершенно никаких намеков на тайник. Две вообще совсем небольшие, картонные, самые простенькие, а третья, что на кухне, едва не разваливается прямо у нас в руках, но тщательное исследование каждого миллиметра не приводит ни к какому результату.

— Смотрите, — подает голос Димас, в иконах ничего не понимавший, а потому занятый изучением книг со стихами. — Слово «серебряной» тоже подчеркнуто, просто карандаш стерся от времени, но на странице остался характерный след, — он показывает пальцем на место, привлекшее его внимание.