А на пробу торт оказывается еще вкуснее, чем любой другой, потому что мы пекли его вместе.

— Знаешь, — я отправляю в рот новый кусочек, — когда я только приехала сюда год назад, торты были единственным, что давало мне настоящую связь с родителями и прошлым. Я не говорила никому раньше, но помнишь день, когда я сидела дома с растяжением, а ты пришел в гости? — внимательно слушая, Костя кивает в ответ. — Тогда ко мне вернулось первое настоящее воспоминание, и оно было как раз о тортике, — помедлив еще, я добавляю: — Оно стало первым и очень важным кусочком пазла, который я постепенно складывала у себя в голове с момента приезда.

— Пыталась вспомнить все?

Губы трогает теплая улыбка.

— Это тоже, но еще больше меня волновало подозрение, что авария не была несчастным случаем. В последний момент мама сказала кое-что, что натолкнуло меня на мысль, что родителей убили. А потом, — я нервно и шумно выдыхаю, и сразу заедаю тортом, чтобы не грустить опять, — потом я подслушала, как Ник говорил с тобой по телефону, и сбежала из дома — разбираться в происходящем. А дальше ты знаешь.

Парень вздыхает, выдавая весь спектр эмоций.

— Иди сюда.

Придвинувшись ближе, Костя заключает меня в объятия, интуитивно почувствовав, что сейчас мне это нужно больше всего на свете. В кольце его рук сразу становится теплее, и можно прижаться крепко-крепко, уткнуться макушкой в колючий подбородок и хоть ненадолго спрятаться от всех проблем. В полумраке гостиной, где тихо потрескивает огонь камина, вдвоем только мы — просто девушка и просто парень. В нас никогда не стреляли, нас ни разу не пытались убить, на наших глазах никто не погибал. Мы и сами-то никогда не держали в руках оружие и видели его только в кино. Нам никогда не было больно.

Часы бьют полночь, и наступает второе апреля. Костя шепчет какие-то ласковые слова, а я в полудреме сворачиваюсь калачиком и жмусь еще ближе. Второе? Я и не заметила, как быстро наступил апрель.

Уже второе? Мгновенно забыв про сон, я растерянно смотрю в календарь, понимая, что второе апреля — это вторник. Отчаянно бьется мысль, что здесь, должно быть, какая-то ошибка, но в глубине души я уже понимаю, что никакой ошибки нет. Просто у меня что-то наложилось в голове на прошлый год, переклинило, и я была уверена, что второе число — это понедельник, как и ровно год назад. Черт, мы же должны были сегодня быть в школе, почему Костя ничего не сказал? Он ведь не мог забыть.

— Трубу прорвало, — с честным видом объясняет парень. — Мне звонили утром, первый учебный день перенесен на вторник.

В душу закрадывается дурное предчувствие: слабо верится, что столько несчастий обрушилось на нашу бедную школу за несколько дней. Только починили отопление — и тут новая напасть? Да бред, такими невезучими можем быть только мы.

Если сейчас второе апреля, то вчера было первое, а это значит…

— Тебе прямо в понедельник это сказали? — уточняю на всякий случай. — Это же первое апреля, тебя наверняка разыграли, — тихо взрыв, поднимаю глаза к потолку.

— Не может быть, — отрицает Костя. — Николай Петрович не стал бы, — он делает паузу, обдумывая ситуацию, а затем обреченно вздыхает: — а нет, как раз он бы и стал. Он тот еще шутник, а вот я со своих школьных времен уже и забыл, как он любит разыгрывать учителей.

Не удержавшись, я взрываюсь хохотом: что поделать, если и правда смешно. Могу представить масштаб трагедии: Костя со всей ответственностью классного руководителя отправил сообщения всему нашему классу, и кто-то точно да поверил и добавил к своим каникулам лишний день. Но это все обрушится на нас завтра — точнее, уже сегодня — утром, а пока можно еще немного ни о чем таком не думать.

Неужели и правда второе апреля?

— Представляешь, мы познакомились уже целый год назад, — понимаю вдруг, глядя на парня.

— Я бы сказал, что мы знаем друг друга всю жизнь, но ты права, — мягко улыбается он. — По-настоящему — только год назад.

Воспоминания о той незабываемой поездке в автобусе до сих пор вгоняют меня в краску, и как же удачно, что в неярком свете камина Костя этого не заметит.

— Можем повторить, — предлагаю вдруг неожиданно даже для самой себя и зачем-то поясняю: — Поедем в школу на автобусе, как тогда.

Вообще-то, я собиралась перевести все в шутку, но Костя соглашается всерьез.

— Давай, — подхватывает он, — можем повторять хоть каждый год.

— Ну не-е-ет, — ломаюсь я. — Такие туфли, как я тогда носила, больше не надену ни за какие коврижки.

— Дело ведь не в них, — посмеивается парень, обнимая тепло и уютно. — В этот раз я бы и сам тебя ни в каких туфлях из дома не выпустил, — не успеваю я возмутитья таким самоуправством, как он продолжает: — Еще не потеплело как следует.

Вечером вторника, как и обещал Ник, грузовой состав прибывает в полном порядке. Старший брат появляется на пороге еще через два часа, когда мы с Костей уже собираемся покинуть офис. Мы бы и не приезжали туда вовсе, но необходимая документация осталась в сейфе, код от которого я не рискнула бы сообщать секретарю по телефону.

— Голову Собачкина не привез, но будь уверена, с ним покончено, — объявляет старший брат вместо приветствия.

Если бы все наши беды случались только по вине Собачкина, эта новость стала бы лучшей в моей жизни. Но корень проблемы сидел гораздо глубже, и после более чем недельного добровольного заточения дома я чувствовала себя неуютно везде: в школе, в офисе, по пути туда и обратно. Появилось навязчивое ощущение, будто за каждым нашим шагом наблюдают со стороны, выслеживают, ждут момента, чтобы нанести удар. Костя даже предлагал соорудить мне больничный до конца учебного года и доучиться последние два месяца дома, чтобы было спокойнее и мне, и ему. Конечно же, я сразу отказалась от этой идеи: как бы ни хотелось закрыться от окружающего мира за семью замками и дать себе время морально восстановиться, прятаться — это было уже слишком. К тому же, я прекрасно понимала, что сидя дома точно не открою ни один конспект, а в школе я хотя бы как-то училась, пусть и не уделяла этому должного внимания: даже экзамены выбрала сдавать те, к которым мне не нужно было особенно готовиться.

Очередное усиление охраны, которая теперь следовала за нами везде, тоже не приносило облегчения: я чувствовала, что это не поможет. Что вечно бегать и скрываться нам не удастся, что рано или поздно все равно наступит конец. И единственный способ спастись — ударить первыми.

В четверг возвращаются Таля с Димой. Они времени зря не теряли: вместе с Марсом разработали и подбили под апрельские даты новый план по Голубеву. У Аникеева тоже порядок: специально обученные для этой цели девушки из его агентства уже ждут, чтобы в любой назначенный час отправиться к Маликову и вывести его из игры. Если подумать — мы справились с основной частью, и осталось только завершить последние приготовления.

Марс повторяет поджог у Чалова, и на этот раз все получается. Чтобы осуществить диверсию в Голубевском офисе, нам нужно стянуть туда максимум людей, и мои навыки с прошлого лета оказываются как нельзя кстати. Мы с Димасом убеждаем Марса взять нас с собой: Дима может хакнуть любую систему защиты, перенастроить ее на свой лад, а мои габариты позволяют залезть практически куда угодно. Пряча лица под масками и капюшонами, мы несколько ночей подряд пробираемся в офис, маячим перед камерами, забираем из кабинетов первые попавшиеся бумаги — в общем, всеми силами привлекаем внимание к нашему вторжению. Охрана ничего не видит: Димас передает на их мониторы статичные картинки здания, но наутро настоящие записи с камер появляются на компьютере.