Чувство ненависти к Костику и желание его утопить мешали с невесть откуда взявшейся радостью: все-таки я ему нравлюсь? Господи, как можно вообще думать о таком, когда ребята обсуждают гораздо более важные вопросы. Похоже, Ник очень многое от меня скрывает, гораздо больше, чем я могла представить, — а может, и не только он.

— Мы были детьми, и пятнадцать лет назад все казалось иначе. Теперь дело в наших руках, перемирие, хоть и было условным, полетело к хуям собачьим, а ты, блять, как будто не понимаешь, что это значит! Теперь уже нам, а не родителям, придется действовать. Возобновились покушения, Джи чудом выжила, нам не хватает людей, у нас внаглую крадут товар и срывают поставки, влазят на нашу территорию. Мы каждый день терпим потери, ты же в курсе, что вчера случилось в казино? Ты думаешь, что, узнав правду, Джина все поймет и будет сидеть тихо, чтобы не доставлять нам проблем? Да нихрена!

Я плохо понимала, о чем шла речь. Бизнес, товар, какие-то поставки и разборки, сферы влияния? Ладно, у Кости есть кафе, а Нику, кажется, дядя Игорь собирался подарить ночной клуб — дядя как раз и занимался семейным бизнесом — но я была уверена, что по крайней мере никто из родных не замешан ни в чем незаконном. Так вот как все выходит на самом деле. Не знаю, что у них там творится, но неужели нельзя было просто мне рассказать, неужели я бы не поняла? Я бы попыталась разобраться, может, даже могла бы помочь.

— Может, даже лучше, что она ничего не помнит. Если узнает раньше времени, то это не облегчит нам задачу: еще сунется, куда не надо, и ее могут взять в заложники, например, и вконец доломать ей психику. Ее могут просто убить, в конце концов; да даже нас с тобой могут прикончить в любой момент, о чем ты?

— …

— Я уже говорил, я не знаю, как она себя поведет и как скоро может сама догадаться обо всем, поэтому и не хочу ей ничего рассказывать, чтобы не подвергать еще большей опасности. Ей всего лишь шестнадцать, она еще мелкая и глупая. Тебе ведь и самому не надо с ней возиться.

Хотя о чем я? Я же всего лишь маленькая тупая психопатка, которая ни на что не годится, — по крайней мере, мой горячо любимый брат считает именно так. Как будто бы Ник не знал меня все эти шестнадцать лет, он видит во мне всего лишь глупую младшую сестру, а что обо мне думает Костя, я даже знать не хочу. Хотя, по правде говоря, я и сама не до конца понимаю, какой я была в общении с Ником все эти годы: я ведь так и не смогла вспомнить. В любом случае, я не такая, какой он считает меня: я не буду сходить с ума от страха и уж тем более не собираюсь доставлять кому-то проблемы.

— Да, хорошо, но если тебе не нравится, спроси у своего отца, и услышишь то же самое: мы не можем этого сделать, — с нажимом произнес Ник.

Дальше слушать я не смогла. Задыхаясь, сбежала на первый этаж и зашла к себе в комнату. Отдышалась.

Эмоции переполняли, и мне хотелось сделать что-нибудь безумное, такое, чего я точно не делала еще никогда. Метнулась на кухню и схватила ножницы, пока еще не понимая, что я собираюсь с ним делать. Подумав с минуту, покрепче перехватила длинную косу в руке и просто резанула ножницами над сжатым кулаком. Когда больше полуметра черных ухоженных волос, которые порядком мне надоели, упало на пол, я ощутила прекрасное чувство легкости, как будто импровизированная стрижка избавила меня от груза проблем. Подойдя к зеркалу, я посмотрела на свое новое отражение: то, что осталось на голове, беспорядочными кривыми прядями свисало вниз, едва доставая до подбородка. Было непривычно, возможно, многие бы сочли это даже страшным, но мне неожиданно нравилось.

Усердно стерла всю косметику, от злости немного содрав кожу на скуле. Все, хватит с меня всего этого. Теми же самыми ножницами я кое-как обрезала свои когтищи, сделав их в два раза короче; переоделась в джинсы и большую черную толстовку — то, в чем я и приехала сюда. Из обуви без каблука у меня по-прежнему были только неудобные домашние балетки, и я невольно задумалась, для чего мне обувь прямо сейчас. После того, как я обрезала волосы, мной завладел адреналин, подбивающий на по-настоящему безбашенный поступок.

Вернувшись в комнату, наскоро собрала рюкзак: телефон, наушники, паспорт, кредитка, кухонный нож, немного еды, старая рубашка, пара белья — достаточно. Подумав, паспорт я все-таки выложила на стол. Подумав еще раз, снова положила в рюкзак. Придется забежать в магазин за нормальной обувью, но это не беда. Еще я не удержалась и, покидая комнату, забросила на плечо гитару: хорошо, что недавно купила для нее чехол.

— Бродяга! Идем, малыш, — я поманила щенка к себе. Закрепила на ошейнике поводок: в конце концов, не могла же я оставить его тут.

Быстро отправила Тале на электронную почту письмо с объяснением моего побега: она имеет право знать. Она поймет, она должна понять, что зная правду, я больше не хочу быть дополнительным источником проблем. Пусть разбираются, сколько хотят, я уже не буду никому мешать и отвлекать на себя так много их внимания. Раз бабушка уехала на дачу и приедет очень нескоро, можно пока что об этом не думать, а когда она вернется, Таля ей все объяснит, наверное: сестра была магистром вранья и сто процентов что-нибудь бы придумала. А остальным знать про меня ни к чему, поэтому я попросила сестру удалить письмо и никому про него не рассказывать.

Пока Ник не спустился с чердака, я побыстрее выскользнула из дома; тихо прошла по двору, вышла на улицу. Закрыв калитку, в последний раз окинула взглядом дом и забор, чтобы получше сохранить их в памяти, и побежала, что было довольно неудобно с рюкзаком и гитарой, да еще и собакой на поводке. Впрыгнула в первый попавшийся автобус, не особо волнуясь о том, куда он меня отвезет. Так, надо постараться не думать о последствиях. Главное — не думать о них сейчас, и все. Возможно, мне давно стоило перестать пичкать себя таблетками: если бы они не закончились, я бы и не узнала, что вообще способна на такое.

Проехав несколько остановок, зашла в банкомат и сняла со счета около четверти денег — хорошо, что я запомнила дополнительный пароль, без которого мне не было бы доступно ничего, кроме остатка карманных расходов за этот месяц. Вдруг раздался звонок, от неожиданности заставивший меня подпрыгнуть. Я посмотрела на экран: звонил Ник. Хотелось поднять трубку и высказать ему все, что думаю, но нет, я не должна отвечать, иначе они узнают, где я, и мой побег закончится, толком и не начавшись. На всякий случай вынула из телефона сим-карту и разломала пластиковый прямоугольник пополам, чтобы наверняка ее нельзя было отследить. Потом зашла в ближайший салон связи и уже за наличные купила новую симку, не регистрировав ее ни на чье имя: интернет мне еще очень понадобится.

Затем, поддавшись внезапному порыву, купила в ларьке самую большую шаурму, какую только там могли приготовить. Я и сама не знаю, зачем мне это было нужно — могла бы сэкономить, но внезапная свобода вскружила мне голову. Пора бы отвыкать от своих непомерных запросов, но это все завтра. Сегодня я праздную новую жизнь.

Заскочив в магазин одежды, купила себе черную борцовку, камуфляжные джинсы и штаны наподобие мужских, и, разумеется, прихватила черные кеды — я ведь до сих пор была в рваных домашних балетках. Новые вещи прекрасно уместились в рюкзак: там даже осталось немало места, и такой компактный образ жизни сразу пришелся мне очень по душе.

Вроде бы все. Оставалось только найти место для жизни, и еще с утра я даже не подозревала, что уже в четыре часа дня за мной закроется дверь последнего вагона поезда на Верхний Тагил.

«Но от себя не сбежать уже никуда», —

Ты повторяешь в священном бреду

В последний вагон уходящего поезда

Запрыгивая на ходу.

Ундервуд

Интересно, а раньше я когда-нибудь каталась в поездах? Разумеется, я не помнила, поэтому сейчас жадно впитывала новые ощущения: засыпать и просыпаться под мерный перестук колес; выходить почти на каждой станции, чтобы хоть немного размяться, и, умиротворенно жмурясь, подставлять лицо майскому солнцу; покупать семечки и жирные пирожки с картошкой у бабушек, торгующих там же, на станциях и вокзалах; пить непривычный приторно сладкий чай и не пить успокоительные.