Использовав молчание как знак согласия, тыкаюсь носом в Костину шею. Он очень тёплый и однозначно очень живой; я, кажется, тоже.

Просыпаться вместе оказывается очешуительно хорошо. Засыпать, наверное, тоже, вот только я даже не помню, как Костя заносил меня в комнату: похоже, я отключилась прямо у него на руках.

Почувствовав нежное прикосновение губ к виску, потягиваюсь, жмусь к теплому телу рядом со мной в надежде продлить этот миг хотя бы ненадолго, но в итоге нехотя открываю глаза. Хочется проваляться вместе целый день, а то и всю жизнь, но воспоминания о недавних событиях постепенно возвращаются в мою сонную голову. Слишком, слишком многое требует объяснений.

— Как ты вообще здесь оказался? — спрашиваю в лоб, не заботясь о приветствиях вроде доброго утра и подобного. Чем быстрее мы всё обсудим, тем легче нам обоим будет потом.

Костя смотрит на меня лучистыми серыми глазами.

— Главное, что сейчас всё в порядке.

— Нихрена не в порядке, — вздох. — При первой встрече я не задавала вопросов, потому что было не до них, но это не значит, что мне не нужны ответы, — парень только и успевает, что открыть рот, как я добавляю: — И не пытайся держать меня за дуру, как в августе.

— И ты не потерпишь ничего, кроме правды? — обреченно уточняет Костя.

— Естественно.

Блондин вздыхает.

— Тебе с момента моего рождения рассказывать или чуть попозже? — заметив мой взгляд, он, видимо, понимает, что отшутиться тоже не выйдет. — Я сбежал из больницы, — он пожимает плечами.

— Ты идиот?

Костя слабо улыбается.

— Когда очнулся, провалялся там почти две недели или около того. Как назло, все молчали, как партизаны, да мне никто и не рассказал бы, если бы Нику не позвонили ровно в тот момент, когда он пришел меня навестить.

— Продолжай.

— Это было сегодня утром. Когда я узнал, что ты в опасности, не мог прохлаждаться в палате и ждать, — парень разводит руками.

Всё просто и понятно, но меня напрягают некоторые детали. Бросив взгляд на настенные часы, узнаю, что сейчас уже почти три часа дня.

— И во сколько же вы поехали меня, — я медлю, пытаясь подобрать слово, но не нахожу ничего лучше, — спасать?

— Выехали в девять утра, если тебе это так важно.

— Посетителей пускают только с одиннадцати, — я усмехаюсь. — Бога ради, только не спрашивай, откуда я это знаю.

Костя смотрит на меня, как на маленького и ничего не смыслящего ребенка, но одновременно в его взгляде проскальзывает что-то другое, едва уловимое, что я не успеваю разобрать.

— С восьми, если уметь договариваться, — мне остается лишь поверить на слово.

— Ты в курсе, что произошло?

— Очень вкратце. Когда узнал, не было времени разбираться в деталях.

— Теперь понимаешь, каково это? — я победно улыбаюсь. — Не зря бабуля говорила, что всё возвращается, — я плохо понимаю свои чувства сейчас. С одной стороны, хочется обнять и не отпускать никогда в жизни, с другой — оттолкнуть подальше, как я это и сделала почти два месяца назад, потому что ни черта, ни черта ведь не изменилось.

Он отвечает мне добродушной улыбкой.

— Паршиво, если честно, — парень притягивает меня к себе.

— Да, именно, — я выворачиваюсь и сажусь на кровати, — я не знаю, что ты там ко мне чувствуешь и зачем вообще тогда запирал меня в четырех стенах, но в любом случае у тебя больше не получится, — смотрю на него сверху вниз. — Вопрос о том, что вообще между нами, — неопределенно взмахиваю руками, — тоже лучше закрыть прямо сейчас.

Костя приподнимается на локте и внимательно всматривается в мои глаза. Я не знаю, что он хочет в них увидеть, — вполне вероятно, что этого там просто нет, — но не отвожу взгляд и боюсь даже моргнуть, чтобы не разрушить момент: кто знает, вдруг это наш последний.

Все внутренности сжимаются от подсознательного страха, что вот сейчас он, точно так же глядя мне в глаза, скажет, что между нами ничего нет и быть и не может. Не то чтобы меня сильно удивил бы такой вариант, но это перед Костей, да и перед всеми вокруг, я могу храбриться и делать вид, что мне, в общем-то, неважно. А от своих чувств ведь всё равно не убежишь: можно обмануть кого угодно, но не себя, нет, только не себя.

Непонятная и бессмысленная игра в гляделки затягивается, и именно тогда, когда я уже готова сдаться, парень порывисто наклоняется ко мне и целует. От неожиданности я даже не знаю, как реагировать, да так и застываю с приоткрытым ртом; если прислушаться к сердцу, что у меня получается лучше всего, то оно просто требует взаимности с моей стороны. Наверное, так оно и есть.

Я не знаю, куда вмиг подевалась вся моя напускная неприступность, но несмело зарываюсь руками в мягкие светлые волосы и отвечаю, кажется, вмиг разучившись целоваться, после чего оказываюсь полностью прижатой к кровати. Костя целует уверенно, сильно и одновременно нежно до невозможности; внутри растекается возбуждение, и я вовсе перестаю отдавать себе отчет в том, что делаю, когда, ведомая каким-то неясным инстинктом, выгибаюсь навстречу и прижимаюсь ближе к мужскому телу.

Невольно вспоминается наше знакомство в автобусе, когда желание накрыло нас обоих с головой, и сейчас я чувствовала что-то похожее, только в разы сильнее. На задворках сознания мелькает мысль, что всё как-то неправильно и не так: всего несколько часов назад мы едва не погибли, Костя сбежал из больницы, так и не пройдя реабилитацию до конца. В соседней комнате лежит простреленный Димас, закрывший меня от пули, Зои не стало двадцать четвертого сентября, чуть больше двух недель назад, а Елисеев всё это время затирал мне что-то про фамильные украшения и пытался заставить меня вспомнить известный лишь ему одному перстень.

И несмотря на это, мне охренительно хорошо. Настолько, что я хочу Костю прямо здесь и сейчас, а на всё остальное — наплевать, по крайней мере, пока мы в нашем личном мире, базирующемся на данный момент в моей комнате. Пока парень выцеловывает каждый миллиметр кожи на моей шее, забираюсь ладонями под его футболку, вожу пальцами по кубикам пресса и широкой груди. Сегодня нас снова чуть не прикончили, это с легкостью могут сделать и завтра; так может, сейчас самое время?

— Сколько можно спа… — конец фразы утонул в хлопке распахнутой двери о стену. Непредвиденное обстоятельство с невероятно радостным и бодрым голосом таращилось на нас во все глаза.

— Ник! — крикнули мы в один голос и отпрыгнули друг от друга. Вот же засранец, почему ему приспичило будить меня именно сейчас?

Брат внушительно откашлялся, а потом, теряясь и заикаясь, произнес:

— Эм, ну, — кажется, от увиденного он напрочь забыл все слова. — Ну, я, это, — Ник замялся, — п-пойду тогда, — развернулся, чтобы наконец покинуть мою комнату, но пошатнулся, врезался в дверной косяк и, пробормотав что-то невнятное, пулей вылетел в коридор.

— Я его закопаю, — обреченно рычу я, а затем уже обращаюсь к Косте: — Походу нас спалили, пора выходить к человечеству, — и киваю на выход.

Тем не менее, парень не спешил вставать. Он сидел на кровати, уперевшись локтями в колени, и смотрел куда-то вниз, а может быть, внутрь себя. Поежившись, я юркнула за дверцу шкафа, чтобы переодеться: то, что мне принесла Таля, подходит больше для лета, чем для октябрьской прохлады, тем более, что отапливается дом неравномерно и в столовой, например, я точно замерзну. С радостью нацепила поверх майки на бретельках любимую клетчатую рубашку, а затем, чуть подумав, со скоростью света сменила шорты на первые попавшиеся под руку джинсы: те оказались темно-серыми, в каких-то молниях и заклепках, и выглядели весьма воинственно.

— Ты идешь? — уже совершенно спокойно спрашиваю я.

— Мы еще не всё прояснили, — боже, что еще может пойти не так? Мне казалось, что несколько минут назад всё уже стало яснее некуда.

Я вымученно улыбаюсь. Если мы сейчас не выйдем добровольно, то вскоре сюда нагрянут все, кто только есть в доме.