— Хотел тебя поздравить, — парень улыбается, — держи, — он протягивает мне прямоугольный сверток, перевязанный золотой лентой.

— Откуда ты узнал, что я больше всего люблю, когда подарок запакован в бумагу? — его улыбка становится шире, и мне не остается ничего, кроме как разорвать обертку. — Боже, ты серьезно? Это же самое первое издание «Гарри Поттера»!

Я с визгом бросаюсь парню на шею, так, что он едва не валится с ног. Если забыть о том, что такая книга стоит бешеных денег, то ее всё равно невероятно сложно достать: тираж был очень маленьким. То, что Костя потратил столько времени — и где только он его выкроил? — на то, чтобы меня порадовать, заставляет мое сердце таять. Два дня подряд расставляя книги в библиотеке, я встречала много редких и даже древних изданий, но все они — ничто по сравнению с любимой историей о мальчике, который выжил, тем более, когда в обложку вложено письмо из Хогвартса и билет на Хогвартс-экспресс.

Мы решаем добраться до места назначения пешком, тем более, что и Ник, и Костя уже успели выпить и не могут вести машину. Как только мы сворачиваем с нашей улицы, я достаю пачку сигарет: курить хотелось нещадно, а я еще не дошла до того уровня бессмертия, чтобы делать это при бабушке. Сразу же брат протягивает мне зажигалку от «Картье» в фирменной подарочной коробке.

— С днем рождения, — произносит Ник. — Бабушка убьет меня, если узнает, — бормочет он, а в ответ я смеюсь. На самом деле бабуля рано или поздно закопает нас всех за всё, что мы от нее скрываем, но лучше пока что об этом не думать.

В центре нас уже ждет Димас, обещающий вручить подарок в более укромном месте. В общем-то, я вообще ничего не ждала и радовалась уже тому, что друг нашел время встретиться, но теперь было до жути интересно, что же он приготовил такое, что нельзя доставать на улице, битком набитой людьми.

Это оказывается пистолет: небольшой черный «глок», очень похожий на Костину «беретту», только меньше размером и легче примерно в два раза — как раз то оружие, которое будет удобно лежать в моей небольшой руке. Дима вручает его тогда, когда мы снова заходим домой, чтобы переодеться для ресторана; тогда же к нам подъезжает и Тоха, который, только спрятавшись от бабушкиных глаз, протягивает мне нарядный пакет с черной кожей внутри.

— Тут портупея с кобурой, — объясняет он, — специально под твой пистолет, кстати, — по их переглядываниям с Димой я понимаю, что ребята спланировали совместный подарок.

В пакете находится и пиво для Бродяги, который тоже не прочь отметить мой день рождения, а еще очень рад Тохе, которого не забыл, несмотря на прошедшее время. Пока друзья окружают пса любовью и заботой, мы с Талей спешно меняем наряды — разумеется, я надеваю платье, подаренное сестрой сегодня утром, — и делаем более подходящий макияж. В нас плещется уже по бутылке шампанского, и сохранять трезвую голову становится сложнее и сложнее, но в семнадцать лет простительно всё, наверное: главное, случайно не споткнуться на шпильках, я ведь так и не сдержала свое обещание по поводу каблуков.

В «Метрополе» мы оказываемся одновременно с Люсей и Пашей. Таля объясняет, что ресторан только для молодежи, и если честно, я этому рада: несмотря на то, что напряжение между мной и дядей Игорем ушло, рядом с ним мне всё еще сложно не думать о семейных делах. Других сверстников, связанных с бизнесом, тоже нет, и это не может не радовать: сегодня здесь собрались только самые близкие.

Я честно стараюсь не пить много, но получается плохо, как и практически всё, за что я берусь. Успокаивает то, что вряд ли кто-то из ребят к концу вечера трезвее меня, и то, что бабушка, понадеявшись на самостоятельность внуков, ложится спать еще до нашего возвращения, потому что мы с Костей, забыв о конспирации, не перестаем целоваться даже в коридоре. Сегодня и Дима, и Люся с Пашей, и даже Тоха ночуют у нас, и я уже начинаю лихорадочно придумывать, куда всех положить — гостевая спальня всего одна — но ребята каким-то образом распределяются сами, а мы с Костей, не прерывая очередного поцелуя, вваливаемся в мою комнату.

Наверное, завтра утром, когда я протрезвею, то буду недоумевать, как вообще позволила себе выпустить половину вечера из-под контроля, но сегодня ведь можно? Я чувствую такую же легкость и свободу, как и тогда, в клубе, когда мы с Костей случайно встретились и не менее случайно признались во взаимных чувствах. Прежде, чем мы оказываемся на кровати, на задворках сознания мелькает мысль, что не зря мы позаботились о звукоизоляции в особняке, но хоть сейчас мы не там, сегодня не хочется ни о чем думать; остается только надеяться, что все в доме спят крепко.

— Таким образом, часть наших планов остается в подвешенном состоянии. Елисеев ведет себя так, словно у него еще есть козырь в рукаве, — вещал Костя на очередном собрании. Я издаю нервный смешок: если быть совсем уж честными, то нам едва удается сохранить стабильность и удержать свое влияние там, где мы его установили в последние пару лет. Дядя Игорь вот уже месяц настаивал на расширении бизнеса, но мы просто не можем себе это позволить, рискуя потерять то, что уже есть.

Казалось бы, всё уже давно поделено, и нам бы жить мирно, но Елисеев, ничуть не уступающий нам по силе, стремится нас превзойти. Если он установит монополию, это обернется плохими последствиями не только для нашей семьи, которую попросту сотрут с лица земли, но и для всего города. Конечно, до этого ему далеко, но сто́ит отвлечься — и вряд ли нас уже что-то спасет.

Мне кажется, что при дедушке такого не было: я могу ошибаться, да и случалось ведь всякое, но у меня сложилось ощущение, что Елисеев его побаивался. Что-то мне подсказывает, что бардак в семье начался тоже только после смерти деда, который до последнего старался контролировать дела. К сожалению, два главных в семье человека тоже не всегда были объективными: дядя многого не видел за своими детскими обидами, а Леонида Викторовича, похоже, до сих пор мучала жажда мести. Ник только недавно стал активно выражать свою позицию, а Костя вообще до последнего пытался отказаться от бизнеса.

Мне уже два дня как семнадцать, но я до сих пор не разобралась до конца, хоть и стала понимать намного больше; к тому же, до совершеннолетия любая моя подпись еще должна быть заверена подписью дяди, но радует то, что по договору, составленному мамой, он не имел выбора и был обязан подтверждать мои решения. Таля же и вовсе юридически не имела отношения к нашему «Вестерн Анлимитед», но зато в семье мы обе имели право голоса наравне с дядей и со всеми остальными; дядя-то, может, так и не считал, но ведь и не он один имел голос. Было безумно страшно вдруг сделать неправильный выбор, но я подбадривала себя тем, что мама в моем возрасте уже добилась уважения в семье: если у нее получилось, получится и у меня.

Во мне боролись неуверенность в себе и желание доказать — в первую очередь себе — что я не зря занимаю место в семье. Дядя, чтобы не наваливать на меня всё и сразу, хотел показать мне офис где-нибудь после окончания школы или хотя бы после Нового года, и очень удивился, когда узнал, что наши с Талей кабинеты уже почти готовы.

Вообще-то, мы были не одиноки: помимо всех, кто тоже участвовал в управлении и появлялся на совещаниях, у нас имелись союзники, пусть мы и были намного крупнее и занимали главенствующую позицию в своеобразном альянсе. Елисеев мог похвастаться примерно тем же самым, и мы были равны почти во всем, не считая одной мелочи: он был одержим загадочным фамильным перстнем, нашим фамильным перстнем, и это делало его уязвимым. Вместе с тем он не упускал случая подобраться к семье ближе, и после нападения на нас все жили, как на пороховой бочке, в ожидании внезапного удара.

— Нам нужно приставить к Елисееву своего человека, — предлагает горячо нелюбимый мной Аникеев.

— Полегче, среди нас нет смертников, — первым возражает Ник. Боже, как же он прав: хватило и Зои, а ведь та задача была намного менее рискованной, чем постоянное нахождение рядом с этим человеком.