— Ее оглушило, — объясняет голос Марса откуда-то сбоку, и наконец я полностью прихожу в себя.

И первыми сквозь клубы пыли и гари я замечаю бойцов Чалова. Марс уже наставляет на них оружие, но по нам не стреляют: думают, нас убило. Мне казалось, что со взрыва — как я поняла, это был именно он — прошла целая бесконечность, а на деле лишь несколько секунд.

— Нахрен, к лифтам, — севшим голосом командую я и киваю в нужную сторону.

Сломя голову, мы несемся подальше от этого ада. Рукавом закрывая глаза от едкого дыма, я двигаюсь почти наугад, и возможность перевести дух появляется только в просторной кабине. Мы молчим, просто молчим, даже не переглядываясь толком: положило всех оставшихся на этаже, кроме нас троих. Что тут вообще можно сказать.

Внизу, на первом, обстановка гораздо оживленнее, и перестрелка еще идет, пусть и не так активно, как в самом начале. Елисеевское подкрепление вооружено не очень хорошо: наверняка ехали просто на подстраховку и не ожидали, с чем столкнутся. Я бы даже подумала, что у нас есть шансы, но они превосходят числом; сколько наших-то осталось — хоть два десятка наберется?

«Дым табачный воздух выел», — сразу приходит на ум. Глаза до сих пор слезятся, и это мешает нормальному обзору не хуже плотной пелены пороховых газов, и курить, курить до безумия хочется.

«Комната — глава в крученыховском аде», — точнее и не скажешь, черт возьми. Может, я уже умерла, и это мой личный котел?

Споткнувшись о собственную мысль, я замираю на месте от поразившей меня догадки. Там, в доме Костиного отца, как будто не парой часов ранее, а совсем в другой жизни, вечность назад, мы видели нарисованной внутри коробочки для кольца не корону — лилию.

— Не тупи! — кричит мне в ухо Артем, и они с Марсом тянут меня дальше: я едва успеваю переставлять ноги.

Укрывшись за полуразваленным стеллажом — стену кабинета уже просто снесли, и мы перепрыгиваем через обломки — можно позволить минуту на передышку.

Лилия — это «Лиличка!», письмо Маяковского Лиле Брик. Я помню его наизусть еще по тем временам, когда ежедневно играла на гитаре и учила, как играть песню Сплина на это стихотворение. По памяти повторяя про себя строки, едва слышно мычу мотив: так легче вспоминается. Марс смотрит на меня с недоверием, может, даже считает, что я тронулась умом, потому что, поднимая свой пистолет, бросает заботливое:

— Ты посиди пока, — и даже легонько гладит меня по голове.

— Все нормально, — заткнув в себе мысли о загадках, вскидываю и свое оружие. — Сам посиди, ты же ранен.

— Царапина, — скривившись, отмахивается Марс.

Кажется, я уже пообвыклась с происходящим, и этот факт начинает меня пугать: такое не должно быть в норме вещей. Но в голове помимо концентрации на противниках открывается и другой, параллельный поток сознания, и я будто здесь и не здесь одновременно, потому что помимо целей, по которым стреляю, я вижу перед собой и другую.

Мы мусолили это несчастные книжки Маяковского уже почти полгода, порой посвящали корпению над ними целые вечера, и все страницы с пометками за это время врезались в память намертво, и мне даже не нужно напрягаться, чтобы представить любую из них — тем более, что осталось всего четыре.

Письмо Лиле Брик — там подчеркнуто «сердце в железе», «я» и номер страницы.

Мы перебираемся на другую, более удобную для стрельбы позицию, и отсюда заметно гораздо больше. Напротив нас — дядя Игорь, жестами раздающий команды уцелевшим бойцам. Наши взгляды на миг встречаются, и он коротко кивает, узнав, что я жива; я делаю то же самое: это единственное, на что хватает времени.

«Сердце в железе» — красивая метафора, но сходу не понять, что дедушка имел под этим в виду.

К горлу подкатывает ком, когда взгляд натыкается на лежащее совсем рядом тело Алисы, которое возможно узнать только по цвету волос. Всеми силами стараясь не соотносить увиденное с девушкой, которую я помнила, я поспешно отворачиваюсь. Промахнувшись два раза, пригибаюсь ниже и даю сама себе хлесткую пощечину: оплакивать еще успеется, а пока важно сохранить немногих живых. И это выйдет только в том случае, если я не буду больше оборачиваться туда, если перестану представлять перед глазами раздробленный череп.

«Я» — дед намекал на себя или на того, кто будет разгадывать его тайны?

Ситуация выходит из-под контроля, даже того малого, под которым она была. Я была почти уверена, что хуже не станет, но все происходит ровно наоборот, и нам приходится отступать вглубь этажа, хотя и так, казалось бы, уже некуда.

Номер страницы — цифра семь.

Отползая назад, я случайно задеваю рукой голову Алисы — точнее, то, что от нее осталось, — и меня все-таки выворачивает на пол.

На этот раз дедушка решил загадать нам ребус, самый детский и самый простой, но ответ будет понятен только кому-то из нас.

Сперва я думаю, что у меня начались галлюцинации: только я утираю губы рукавом, стараясь силой мысли прогнать изо рта противный привкус, как ясно слышу на том конце автоматные очереди, которых здесь просто не может быть, патронов для них ведь не осталось ни у кого, и взять их уже неоткуда. Но стоит поднять голову — и я встречаюсь с горящими взглядами враз ободрившихся соратников. Можно даже приподняться немного, осознав, что по нам не стреляют больше: противник развернулся к холлу. Продираясь взглядом через вражеские спины, за которыми мы так абсурдно оказались, нетрудно отыскать Ника — потрепанного не меньше нас всех, но пугающе воинственного. Старший брат, не таясь, идет впереди своих бойцов, а рядом с ним — Яна Яхонтова, которую я уже не ожидала увидеть и которую Ник сразу отталкивает за охранный пост, чтобы в нее не попали.

На этот раз перстень и правда будет подлинным, тем самым старинным, что подарила когда-то нашему предку императрица Елизавета Петровна. Я только теперь вспомнила, Дементий Кириллович ведь упоминал, что всего было семь. Этот — последний.

Сорвавшись с места, я бегу, бегу со всех ног, продумывая план действий прямо на ходу. Нас оттеснили далеко за лифты, буквально в угол, а теперь именно в районе лифтовой площадки жарче всего. Как назло, туда-то мне и нужно.

Подождать, пожалуй, можно и даже логично, но в голове набатом бьет мысль о том, что Елисеев — он наверняка тоже где-то здесь, и если вдруг у него возникнет идея проверить, и если он доберется раньше меня, то все наши прежние старания окажутся бесполезными. Плевать на них, но раз дедушка так прятал этот настоящий перстень, значит, в руки Елисеева он попасть не должен.

Меня с силой дергают назад, и я бы завалилась на спину, если бы не встретилась с вертикальной опорой. В таком состоянии я бы, честно, и не узнала Костю по паре прикосновений, но его пистолет, девяносто вторую «беретту» с гравировкой, вижу сразу.

Развернувшись к парню лицом, я с тревогой, плавно переходящей в облегчение, вижу на одежде и руках кровь — не его. В его глазах — непередаваемая словами концентрация всех на свете чувств. К сожалению, радоваться тоже некогда, но уйти Жилинский не дает, держит крепко.

— Куда ты? — стальной проблеск в глазах.

— Мне нужно наверх, — я не могу понять, это мой слух подводит или действительно так шумно, потому что своего голоса я практически не разбираю. — На шестнадцатый, — на всякий случай объясняю и жестами, про кольцо опасаюсь произносить вслух: просто показываю.

Парень качает головой.

— Это подождет.

И я даже могу его понять: если бы он или Таля, или Ник, или Димас, Артем, да даже Марс — кто угодно из них — решил бы рискнуть жизнью ради фамильного кольца, которого никто из нас никогда на самом деле не видел, по сути ради того-не-знаю-чего, я бы ни за что не позволила. Но риск я беру на себя и чувствую, просто чувствую, что справлюсь, но разве возможно объяснить это тому, кто любит?

Нет, ну конечно же нет.

Поднявшись на носочки, припадаю к его губам, делаю небольшие шаги вперед — подальше от линии огня. Обхватив его шею руками, прижимаюсь ближе, и невыносимо хочется еще — пожалуй, даже сильнее, чем курить.