— Лифт, — командую быстрее, чем успеваю осмыслить, и очень надеюсь, что выше пятого этажа не осталось никого живого.

Наших ребят — уже только четверо, мы с Алисой — двое. Всего шесть. Учитывая, сколько мы положили, неплохой результат.

Внизу — самая настоящая мясорубка: народу гораздо больше, чем было изначально, — значит, подоспело наше подкрепление. Многие из Елисеевских успели спуститься, и теперь высовываться хоть куда-то было равно смертному приговору, но коридоры, где хватало углов и поворотов, и кабинеты, в которых можно было найти укрытие и затаиться перед атакой, на поверку оказались не самой плохой территорией для боя. И территория эта была нашей.

Все перемешалось вокруг: стрельба шла и на первых этажах, и на лестнице: кто-то нашел себе укрытие в завале между третьим и четвертым. Кулон, подаренный мамой еще в детстве, больно вдавливался в кожу, плотно прижатый облегающей водолазкой, и я успела пожалеть, что не сняла его, а просто спрятала под одежду, чтобы не мешался. Пришлось сразу отогнать эту мысль прочь: подвеска с большим гранатом была для меня вроде талисмана удачи, который я даже на ночь не снимала, придумав себе легенду о том, что так хотя бы часть маминой души останется рядом.

Патроны в автомате закончились, и теперь с его помощью я разве что могу ударить кого-нибудь прикладом по голове. Слава богу, что есть еще пистолет. В условиях штурма он менее удобен, чем тот же автомат, теперь бесполезно болтающийся за спиной, но гораздо лучше, чем ничего. Теперь я в полной мере пожинаю плоды тренировок, когда, не отдавая себе отчет в своих же действиях, я все-таки ловко уворачиваюсь от пуль, в нужные моменты успеваю заскочить в укрытие или пригнуться: тело двигается само, повинуясь выработанным инстинктам.

Мы проигрываем, чертовски проигрываем: в здание врываются новые люди. По оружию в их руках нетрудно догадаться, что они от Чалова: такие автоматы только у него. Да и самого Чалова не приходится долго искать глазами в толпе: вот он, впереди, ведет своих бойцов, как будто самый бессмертный из всех.

Выбежав из холла обратно на лестницу, я спешу предупредить ребят на втором этаже: судя по звукам стрельбы, наши там продолжают бороться. Прямо на меня скатывается по ступенькам чье-то тело, но я, отскакивая к стене, чтобы не задело, даже не успеваю посмотреть, кто это: важнее то, кто в него стрелял, свой или нет. Доля секунды, которая уходит на то, чтобы признать врага, стоит целой жизни. Выстрел — тот был, я услышала его так четко, одиночный, как будто все остальные звуки исчезли, но боли почему-то нет, и ослепляющей темноты нет тоже. Словно в тумане, словно это вовсе была не я, перевожу взгляд сначала на новый труп у своих ног, а затем — на собственную вытянутую руку с пистолетом.

Окружающая меня реальность вдруг возвращается, врывается в сознание, и на контрасте шум и крики кажутся неестественно громкими. Перепрыгивая через три ступеньки и на всякий случай не отлипая от стены, я преодолеваю еще один пролет и замираю у входа на этаж. Стекло из дверей разбилось, наверное, еще в самом начале, и теперь осколки неприятно хрустели под ногами, заставляя затаиться, чтобы не выдать себя звуком, но почти сразу я вспоминаю, что его вряд ли кто-то услышит в такой неразберихе.

Вглядываясь в ту часть этажа, что была видна с моей позиции, через несколько долгих мгновений начинаю различать, кто есть кто. Молниеносный выпад из-за стены — четыре быстрых выстрела — и я снова отпрыгиваю назад. Все органы чувств обострены до предела, и, осторожно выглянув еще раз, я отмечаю, что все четыре раза попала точно в цель. Сразу же приходится отстреливаться еще, потому что меня заметили, и стоять на месте равносильно самоубийству, поэтому я мчусь в другую сторону, то и дело оборачиваясь для ответных выстрелов. Их становится все меньше — патроны заканчиваются не только у нас.

Когда выстрела не выходит, думаю — осечка, жму на спусковой крючок еще и еще, но мой «глок» молчит. Выругавшись про себя, понимаю, что магазин пуст, но это ничего, у меня есть и еще, только бы взять хоть несколько секунд на перезарядку. Не глядя вперед, спотыкаюсь о выкаченный из какого-то кабинета компьютерный стул и посылаю его ко всем чертям, отталкиваю как можно дальше, задней мыслью гадая, врежется ли он в кого-нибудь. С разбега бросаюсь на пол, лицом вниз, пока в меня не попали, и старательно изображаю труп: никто сейчас не станет разбираться и осматривать каждого.

Идея оказалась не лучшей: в следующий миг приходится выдергивать руку из-под грубой подошвы ботинка, чтобы тот не переломал мне кости. Я не умею ползать по-пластунски, и учиться приходится прямо сейчас, вспоминая все фильмы и книги о военных, что я встречала. Стараюсь скользить по полу, не отрывать от плоскости ни одной части тела, и пока что, кажется, все получается. Оказавшись на достаточном расстоянии, я все это время не выпускаю из пальцев пистолет; свободной рукой, изогнув ее под неизвестным мне ранее углом, нашариваю в кармане магазин и отточенным движением — не зря училась — защелкиваю его на место, перед этим отшвырнув уже ни на что не годный пустой.

Подниматься пока не рискую, вглядываюсь в лица снизу вверх в надежде найти знакомые. Патроны стараюсь беречь, но не упускаю возможности подстрелить тех, кто целится в сторону наших бойцов. Уклоняться приходится уже не от огня, а того, чтобы на меня ненароком не наступили: под ноги здесь никто не смотрит.

За поворотом в ближайший коридор, куда я, подобравшись, юркнула, преодолев одним махом добрый метр, привалившись к стене, тяжело дышит Марс, зажимая ладонью раненое плечо. За какое-то мгновение, которое я едва улавливаю, его взгляд из блуждающего становится таким острым, что можно и порезаться, дуло его пистолета возникает всего в сантиметре от моего лица, но, узнав меня, он опускает руку. По коже пробегает холодок от осознания, что только что я могла быть убита так глупо, по ошибке, даже не врагом, не в бою.

— К такому жизнь меня не готовила, — шумно выдохнув, признается Марс.

Забыв о том, что творится буквально в двух шагах, я удивленно поднимаю брови.

— Разве ты не этим по жизни занимаешься? Артем говорил, ты профессионал своего дела.

— Киллер, но не, — он обводит глазами наш закуток, — не вот это все. Я убиваю, а не играю в войнушку. Охраной тоже занимаюсь иногда, но редко, да и не было у меня еще, — он запинается, подбирая наиболее емкое слово, — ситуаций. Бесценный, блять, жизненный опыт, — он с досадой сплевывает на пол.

— Если выживем, — урезониваю я. — Как раз искала кого-то, чтобы передать: Чалов приехал.

Горе-киллер моментально оживляется.

— Мы в заднице, — констатирует он, за натянуто-позитивной улыбкой пряча настоящие эмоции. — Но подыхать я здесь не собираюсь. Держи, — протягивает мне невесть откуда взявшийся у него рожок для автомата.

Благодарить приходится уже на ходу: стоит мне зарядить «калаш», как Марс вскакивает на ноги и тащит меня за собой. Стрелять из-за его спины гораздо удобнее, надежнее, что ли, но прикрываться раненым не позволяет взыгравшая вдруг совесть, хотя он ведет себя живее всех живых, разве что побледнел. Шатает его или он уворачивается от пуль, так и не понять.

До лестничной клетки осталось совсем немного, но не успеваю я обрадоваться, что этаж, похоже, расчищен, как Марс отпрыгивает назад, на пол, и по инерции я делаю то же самое, уже рисуя в голове картинки, как меня попросту раздавит его весом, но меня то ли тянут за выброшенную в сторону руку, то ли за ноги оттаскивают дальше, и на меня никто не падает. Автомат, который я никак не хотела отпускать, все-таки отлетает в сторону, и я как будто теряю якорь, удерживавший на плаву. Пол подо мной теряется, создается ощущение пугающей невесомости, и я не слышу, совсем ничего не слышу, даже стук собственного сердца в такт нарастающей панике.

— …на! О… ись!

Меня резко дергают вверх, но взгляд никак не может сфокусироваться, и я вижу перед собой только невнятные размытые пятна. Постепенно чувства возвращаются: я улавливаю, как меня трясут за плечи, с огромным трудом сдерживаю рвотный позыв и с набегающей на глазах влагой наконец различаю перед собой Артема Смольянинова. Что он здесь делает, я ведь сама видела, как он уходил в подвал?