Времени терять нельзя, и мы выбегаем наверх. Костя командует всем, кто еще не уехал, спрятаться в подвале: там были хорошие бронированные двери, через которые никто не пробьется внутрь. Я киваю Артему Смольянинову, который среди прочих спускается вниз, и молюсь, чтобы все, до кого успел дозвониться Димас, пришли нам на помощь. Но любое наше подкрепление будет позже, а пока что нам нужно продержаться. Сколько их будет? Точно ли разделятся и пойдут по этажам? Если нет, то нас всех просто перестреляют, как собак, и мы ничего не сможем с этим сделать. Весь план, придуманный впопыхах, держится на одних лишь допущениях, но ничего лучше никто не может предложить.

Укрыться на подвальном этаже и дождаться подкрепления — разумно, но ненадежно. К тому же, до подвала доберутся рано или поздно, и никакие двери не спасут, если вооруженная толпа задастся целью попасть внутрь. Чтобы этого не произошло, их нужно отвлечь на себя.

— Я включил глушилку, — с выдохом облегчения объявляет Дима. — Хана теперь их рациям.

Офис кажется пустым и заброшенным, только нас пятьдесят человек. Присоединяется Кеша, настроенный решительно, и совсем уж неожиданно — Леонид Викторович и дядя Игорь. Я и не заметила, когда они приехали. Дядя еще передает Тале в подвал какие-то важные документы, которые забрал с верхних этажей, и я радуюсь хотя бы тому, что сестра осталась внутри. Пора расходиться по позициям; дядя Игорь присоединяется к Марсу на третьем этаже, Леонид Викторович — на первый, к Косте. Туда же рвется и Кеша, в самый ад, ведь чем выше, тем больше шанс выжить, как у нас с Алисой на четвертом, но первый этаж — там же практически нулевые шансы. Там же буквально на смерть.

Оставшись позади, мы с Костей снова переглядываемся — может быть, в последний раз. Он вдруг прижимает меня к стене, впивается в губы поцелуем, и я охотно отвечаю, зарываясь пальцами в светлые волосы. Получается как-то отчаянно, дико, безумно даже. Я до боли всматриваюсь в его лицо, чтобы точно навсегда запомнить, чтобы никакая амнезия или даже смерть не заставили меня забыть. Чтобы на том свете мне было, что вспоминать.

На четвертом этаже меня уже ждут. Вообще мы должны были разделиться, чтобы с одной пятеркой бойцов была Алиса, а с другой — я, но по непонятным причинам мы с ней оказываемся рядом.

— Возьмите, Джина Александровна, — она протягивает мне автомат и несколько рожков. — Стрелять хоть умеешь? — как и я, чувствует, что формальности можно отбросить, и обращается по-простому, на «ты». Наверное, когда вы вдвоем сидите на корточках, прижавшись к стене так, чтобы не было видно даже тени, просто невозможно говорить друг другу «вы». — Я тебя в тире только с пистолетом и видела.

— Разберусь, — киваю я.

Алиса всматривается в снежно-белый потолок.

— Сегодня появится много привидений, — задумчиво произносит она.

Кто-то же должен ей сказать. Может, это последняя возможность.

— Их не бывает, — осторожно замечаю в ответ.

— Я в Чечне была, — неожиданно признается Алиса, — снайпер. После всего, что там было, поверишь не только в призраков.

Тут уже настает моя очередь удивляться. Алиса, всегда на позитиве и немного дурашливая, хотя старалась держать серьезное лицо при главных, которая постоянно вкидывала какие-нибудь фразочки невпопад и шутила с секретарями дурацкие, но оттого еще более смешные шутки, — эта Алиса — и в Чечне? Я была уверена, что она просто инструктор в тире, максимум — по мишени не промажет, но представить ее в настоящей боевой обстановке не получалось.

Правда, представлять больше и не нужно: я даже не успеваю ничего ей ответить, как снизу раздаются первые выстрелы.

Запоздало соображаю, что они должны были прозвучать только при худшем исходе: мы собирались сидеть в засаде до тех пор, пока Елисеевские головорезы не разбредутся по верхним этажам.

Первый порыв — броситься на первый этаж, помочь, но Алиса удерживает меня за локоть и прикладывает палец к губам.

«Молчи».

Стрельба прекращается так же внезапно, как и началась, и я готова отдать все, чтобы Талины сказки про пророческий дар стали реальностью, потому что сидеть здесь в неизвестности просто невыносимо. Чтобы хоть как-то унять тревогу, я начинаю представлять, как бойцы Елисеева ворвались в холл и сразу стали стрелять на поражение: наверняка ведь у них был такой план. Как замерли, от удивления опустив автоматы, потому что в холле никого не нашли, и даже пост охраны пустовал. Вслушиваясь в тревожную давящую пустоту, где даже нашего дыхания не чувствуется от напряжения, я вскоре начинаю различать другие, новые звуки.

Тихий, едва заметный стук ботинок на лестнице. Значит, они решили разойтись по всему зданию — самый логичный вариант, как я и говорила.

Шуршащий шелест одежды и редеющие шаги — они приближаются к нам, группами отделяясь на каждом этаже. Стараются не шуметь, опасаются засады.

Вжимаясь лопатками в стену, я почти что приросла к ней, вцепившись в автомат так, что побелели костяшки заледеневших от ужаса пальцев. Уж лучше сразу в огонь, там отключается и страх, и мысли, чем вот так ждать и сходить с ума, чувствуя, как эмоции раздирают грудную клетку изнутри, оседают пустотой в горле. До безумия хочется курить, но нельзя, и от этого хочется только сильнее. Проходит еще минута, и я уже готова на сделку с дьяволом и продать свою душу ко всем чертям ради хоть одной затяжки.

Сразу же меня наполняет едким осознанием того, что после всего-то даже черти не дадут за мою душу и ломаного гроша.

Планировка нижних этажей не такая, как наверху, но в целом план действий одинаков: одна группа бойцов затаилась в кабинете возле лифта, другая, где, например, мы с Алисой, — за поворотом в конце этажа. Когда Елисеевские люди пройдут вглубь и окажутся примерно между нами — открываем огонь. При этом первый этаж ждет до крайнего момента, чтобы остальные, кто находится выше, успели попасть в нашу западню.

Бойтесь, суки.

В следующий раз мы не ждем, когда стрельба внизу стихнет: больше не таясь, выскакиваем из-за угла прямо на противников. Их оказывается меньше десятка — я не успеваю пересчитать, вижу только, что наши бойцы сходу положили уже троих. Бью по оставшимся автоматной очередью, чувствую, как адреналин в крови взлетает до предела, и в этот момент, как ни странно, я вдруг чувствую себя дома. Не так, как в особняке или у бабушки, иначе, чем уютно-рабочими вечерами в кабинете, но все же на своем месте.

Алиса счастливо улыбается, утирая пот со лба, когда никого больше не остается. На полу семь тел, и двое из них — наши бойцы, потому что из десяти на ногах осталось только восемь. Значит, Елисеевские разошлись по пятеро на этаж. Господи, да мы и впрямь везунчики.

Кажется, кто-то на полу дышит, и пока остальные ищут там живых, я коротко киваю Алисе в сторону лестницы, где слышен уже нешуточный топот десятков ног. Конечно, они поднялись и дальше, и теперь всей толпой бросились вниз, на помощь. И даже если мы все сейчас соберемся там, все равно не возьмем количеством; нужно задержать.

Стрельба не стихает, а идея рождается сама собой, как будто всю жизнь сидела в моей голове и наконец дождалась своего часа. Как удачно в тире я нашла сегодня гранату. Не то чтобы я сильно понимала, как они работают, но здесь не должно быть ничего сложного: выдергиваешь чеку — бросаешь. Нужно спешить, пока они еще спускаются.

Звук взрыва теряется в общей какофонии — или это я не успела отбежать достаточно далеко, и меня оглушило на время. Бойцы за моей спиной понимают и без слов, расстреливают всех, кто остался отрезан от нижних этажей. В лестнице зияет провал на два пролета, это выходит целый этаж, и к нам спуститься никто уже не может.

Если по пять на этаж — значит, умножить на семнадцать, и получим восемьдесят пять. Многовато выходит для того, кто рассчитывал застать нас врасплох, но если они разделились не поровну, то выходит очень плавающее число от пятидесяти до ста. Скольких убило взрывом, а скольких еще погребло под обломками лестницы, прикинуть сложно, но мы едва успеваем менять рожки в автоматах — я не умею, и Алиса, проклиная меня на чем свет стоит, показывает, как это делается, — и вскоре сверху не доносится ни звука. Внизу — там, кажется, все только началось.