Когда часы показывают без пяти шесть, Костя и Димас загружаются в машину. Ее оставят потом на парковке за офисом и пересядут в один из множества одинаковых семейных джипов, чтобы не выделяться из кортежа, к которому парни присоединятся за МКАДом. В шесть ноль-ноль мы с Талей, придерживая друг друга, провожаем взглядами стремительно удаляющийся от нас черный «БМВ».

Стоит машине скрыться за поворотом, будто ее и не было вовсе, сестра всхлипывает последний раз, вытирает нос тыльной стороной ладони и словно по щелчку становится как никогда серьезной и собранной.

— Поехали в школу, — просит она. — Еще час я здесь не вынесу.

Я охотно соглашаюсь. В последний день четверти можно было бы и не приходить на занятия вовсе, но если вместе с Костей снова не будет и нас, это уже точно вызовет подозрения. Время до уроков можно скоротать в каком-нибудь кафе: все лучше, чем давящее одиночество, накатившее вдруг вместе с опустошением.

Кеша, который согласился нас подвезти, тактично не спрашивает ни о чем, да и Костя успел раздать последние указания, чтобы не отвлекаться потом на телефонные разговоры. Нам с Талей он строго-настрого велел не высосываться из дома без телохранителей, но было бы преступлением в неспокойное время снимать с охраны особняка даже одного человека. Сегодня нас должны были ждать уже у школы, а дальше — только так, как мы пообещали парням.

Высадив нас прямо у школьных ворот, Кеша отбывает в офис. Артем Смольянинов решил поехать с ним, сославшись на то, что его и Костино отсутствие никто никак не свяжет, а в школе и правда делать нечего: все оценки уже проставлены, а уроки в этот последний день — чистая формальность, на деле же нам, как обычно, разрешат просто заниматься своими делами.

По дороге мы застряли в пробке, и за полчаса до начала занятий уже нет смысла бежать в кофейню, хотя одна тут совсем рядом. Кивнув телохранителям — их сложно было не заметить — мы с сестрой заворачиваем за угол ближайшего дома, чтобы покурить. Пачка, которую мы уже привычно делили на двоих, заканчивалась: все утро мы только и брали сигарету за сигаретой. На большую перемену еще хватает, но после школы нужно будет заехать за новой.

Но вторым уроком у нас английский, а следующий — как раз физкультура, и можно без каких-либо проблем слинять. Главное — прийти к четвертому, на русский, иначе Зинаида Павловна нас хватится. А пока что можно выйти через черный ход, слившись с девятиклассниками, отбывающими урок труда за уборкой территории, и следом выскочить через запасную калитку возле стадиона — ту, что с погнутыми прутьями.

Выбравшись к главным воротам в обход, я снова нахожу глазами нашу личную охрану. Тонированная машина со знакомыми номерами открывается, и двое молодых мужчин приветствуют нас легким движением головы. Прямо перед школой заговаривать с ними будет лишним, и едва заметным жестом я показываю следовать за нами.

Кофейня всего через два двора, табачный ларек — там же, и глупо звать телохранителей с собой. Здесь буквально рукой подать, да и кто захочет нападать на нас рядом со школой? Она была чем-то вроде островка спокойствия, куда точно никто не сунется. Но мы уже пообещали, поэтому ничего не поделать.

Уже на полпути мы знакомимся с охранниками, ведь нам предстоит быть неразлучными еще несколько дней. Имена совпадают с теми, что нам сообщили, но ни я, ни Таля не помним их визуально, ведь людей у нас сотни, и многих мы даже ни разу не видели, а эти товарищи, к тому же, в черных очках и шарфах, закрывающих половину лица. Да чего уж, с нашим-то ростом мы бы не рассмотрели лиц, даже если бы бы они были полностью открыты. Но условленный пароль назван верно, и сомнения отпадают. Все остальное я списываю на разыгравшуюся на фоне переживаний паранойю. Пополнив запас сигарет, мы с сестрой заходим в кофейню, оставляя телохранителей снаружи. Тут и так негде развернуться — стойка заказа и два квадратных метра для посетителей — а с двумя шкафоподобными мужиками станет совсем тесно.

Я стараюсь игнорировать тихий, но навязчивый звон в ушах, трясу головой, чтобы рассеять белый шум перед глазами. На свежем воздухе должно стать получше, и я первой, схватив со стойки свой стаканчик, выбегаю на улицу, глубоко вдыхаю и выдыхаю несколько раз, но эффекта от этих действий почти не чувствую. Это все из-за ночного подъема и стресса, не иначе, и чтобы легче справиться, я достаю из сумки завалявшуюся на дне шоколадку. Откусив кусок от цельной плитки, я протягиваю «Аленку» сестре, и мы так и грызем ее по дороге, пересекая двор.

Может, не так все и плохо. Ребята ведь не первый раз с подобным справляются, значит, справятся и сейчас, а мы с Талей развели такуб скорбь, как будто уже собрались хоронить. Глупо.

Шоколадка и сладкий кофе с пенкой помогали находить и хорошее в сложившейся ситуации. Когда мы с сестрой последний раз оставались сами по себе, да еще и вдвоем? Я уже так привыкла быть взрослой, что резкая перемена заставляет чувствовать совсем иначе, как будто нам по тринадцать или четырнадцать, и родители уехали, оставив нас следить за домом и понадеявшись на нашу самостоятельность и ответственность, а мы, обрадовавшись свалившейся на голову свободе, прогуливаем физру и лопаем шоколад прямо на улице.

Снова хочется курить, но зажигалка, как назло, сломалась, и я прошу у Тали, но она и вовсе оставила свою дома. Приходится обращаться к телохранителю Виталию. Он тут же протягивает мне желаемое, но что-то в этом жесте настораживает. Склонившись над огоньком и подставив руку, чтобы защитить его от порывов ветра, я не могу понять причин своего внезапного беспокойства: нервы уже улеглись, да и простое волнение ощущается иначе. Я даже успеваю подумать, а не вернуться ли мне к успокоительным вроде тех, что я пила после аварии с родителями, как вдруг до меня доходит, что же на самом деле не так.

У Виталия была татуировка. Я не знала, какая именно, но из-под рукава куртки на кисть заходил кусок рисунка, и тогда мне еще стало интересно, что там изображено. А сейчас никакой татуировки не было.

Сохраняя непринужденный вид, будто ничего не заметила, я бросаю беглый взгляд на второго охранника, Сергея, — вдруг я со своей плохой памятью на лица просто их перепутала — но и у него ничего не видно.

Если отбросить самые смелые и нереалистичные варианты вроде тех, что Виталий спонтанно решил замазать тату тональным кремом «Балет» или за короткое время, что мы были в кофейне, свел рисунок с кожи силой мысли, то вывод остается неутешительный.

Наши секьюрити сменились. И что-то мне подсказывает, что в скором времени нас будут убивать.

Только сейчас я замечаю, что лица у обоих и правда другие, и всем сердцем ненавижу себя за невнимательность. Теперь бросается в глаза и то, что с момента, как мы с сестрой вышли из кофейни, телохранители не проронили ни слова, и даже на вопрос — уже и не вспомню какой — ответили просто кивком: голос бы выдал.

Таля еще ничего не знает, и я думаю, отчаянно думаю, как бы ее предупредить. Как жаль, что основной пласт воспоминаний ко мне так и не вернулся: я больше чем уверена, что в детстве у нас было какое-нибудь кодовое слово или секретный шифр, который понимали только мы, мы ведь любили такие игры.

— Скорее бы лето, — мечтательно вздыхаю я, ловко взяв сестру под руку. — Помнишь, как пять лет назад мы были в лагере? То ли «Чайка», то ли «Ласточка», — я бы с радостью зашифровала в названии что-нибудь полезное, но как назло, на ум не шло ни одной идеи.