— И что ты предлагаешь?

Димас пожимает плечами.

— Что-то между ничего и телепортацией. Дай еще подумать.

Новый звонок. Ребята терпеливо ждут, пока разговор закончится, а я напрягаю все силы, чтобы как можно точнее запомнить все, что слышу с того конца провода.

— Что там?

— Стоят. Локомотив выведен из строя, починка займет много времени. Механик ранен, может и… — я замолкаю, не в силах закончить. — Шавки Собачкина ничего, наблюдают пока, больше нападать не рискуют.

Ник вздыхает.

— Сутки продержатся?

— Похоже на то. Там опытные бойцы, да и Собачкин сразу потерял уйму своих. Просто так вряд ли сунется, но людей у него гораздо больше. Наши не справятся без помощи.

На первый взгляд каменное выражение лица страшего брата таит за собой ядерную смесь эмоций. Я вижу, как его губы сжимаются в тонкую полоску, как и всегда, когда Ник чем-то недоволен.

— Значит, поедем на машинах.

Сборы проходят без ставшей уже привычной суматохи: все молчаливы, серьезны и сосредоточенны. Угнетающее ожидание неизвестного и неизбежного давит, путает мысли, без всякого спроса подкидывает сознанию картинки худшего. Время словно застывает, обволакивает тягучей патокой, и кажется, будто все происходящее в данный момент — ненастоящее, выдуманное, плохой сон, и до дрожи хочется поскорее из него проснуться.

И чем больше я стараюсь, тем яснее понимаю: это еще не самое трудное испытание на моем пути.

Кто-то должен остаться, потому что обстановка накаляется, а поездка на выручку нашим людям кардинально отличается от совместного уикенда на даче. Кто-то должен контролировать ситуацию здесь, потому что в моем блокноте целый список фамилий, кто в этот раз точно не преминет воспользоваться нашим отсутствием, а может, все специально подстроено, и Елисеев только этого и ждет.

— Ты никуда не поедешь, — сквозь зубы рычит Ник, грозно нависая над Талей в прихожей. — И ты тоже! — кричит брат уже мне, завидев за плечами рюкзак. — С ума вы все посходили, куда лезете?

Главное сейчас — не психовать и засунуть свои эмоции куда подальше — да хоть Нику в задницу — и обсудить спокойно. Если все сейчас переругаемся, сделаем только хуже.

— Может, ты забыл, — я подхожу ближе, — но запрещать мне — плохая идея.

— Не забыл, — старший брат упрямо смотрит мне в глаза. Мне кажется, будто я смотрю не в его, а в свои, точно такие же зеленые, и на короткий миг становится интересно, чувствует ли он то же самое. — От вас двоих будет больше пользы здесь.

— Это еще нужно решить, — возражаю я с напускным безразличием.

— Я поеду, — чуть не плача, но на удивление твердо произносит Таля.

К нам спускаются Костя и Димас, не понимающие, почему мы стоим. Услышав о предмете спора, оба как-то очень обреченно вздыхают.

— У тебя нет боевого опыта, — объясняет Дима, мягко обняв Талю за плечи. — Там ты ничем не поможешь, а отсюда будешь и присматривать за происходящим в городе, и координировать всех нас.

Конечно, остаться дома должен и еще кто-то, кто может держать оружие в руках без оглядки на телохранителей. Этим кем-то мог бы стать как раз Димас, и пожалуй, Таля успокоилась бы, но я слишком хорошо знаю, что без него там не обойтись. Ник не может не поехать, это дело ведь как раз по его части. Костя имел бесценный опыт во всех сферах, а офисная работа привлекала его куда больше, чем кровавые бойни. Но в Москве было тихо, а я, как бы ни тренировалась в тире и как бы ни выкраивала время на спортзал, все равно уступала ему и остальным парням в физической подготовке. Моих навыков с лихвой хватало, чтобы защититься в случае чего, но не отправляться буквально на поле боя, где по приезде начнется та еще мясорубка: я могу поставить под удар всех, если накопленных умений окажется недостаточно. Костя же никого не подведет.

— Я должна поехать, — сестра отрицательно мотает головой, и в свете лампы ее глаза начинают блестеть от подступающих слез. Эти слезы бессилия мне хорошо знакомы: они предательски вылазят тогда, когда это совершенно не нужно, и чем усерднее ты пытаешься загнать их обратно, тем хуже становится потом.

Будь я все той же Джиной, которая подслушивала под дверью старшего брата его телефонный разговор с другом, то обязательно бы покивала головой для вида, а потом начхала бы на все и рванула бы за ребятами. Я вроде бы все та же, но ответственность висит надо мной дамокловым мечом, который снесет мне голову сразу, стоит только немного оступиться. Есть обязательства, выполнять которые я ввязалась до конца своих дней, и порой безопасность семьи и стремление разобраться самой, будучи в гуще событий, — диаметрально противоположные понятия.

Нужно очень много мужества, чтобы несмотря ни на что добровольно рваться в самое пекло. Но еще больше нужно, чтобы остаться.

— Таля, нет, мы должны… — конец фразы тонет в трели будильника: вчера специально заводила на пораньше. Чертыхнувшись, отключаю его, с трудом поборов соблазн швырнуть мобильник в стену. Уже пять утра, и нельзя позволить себе и дальше выяснять отношения: мы теряем драгоценные минуты.

— Я никогда себе не прощу, если с тобой там что-нибудь случится, — Дима говорит тихо, только Тале, но я невольно это слышу.

— Я тоже, — шепчет Таля в ответ. — Хорошо, — она все-таки всхлипывает и обнимает его так крепко, как только может.

Ник кратко обрисовывает тайминг выезда: он выезжает первым, Костя и Дима — через час. Бойцы уже собираются, и чтобы огромный кортеж не привлекал лишнего внимания, путь проложен по разным трассам. Если Ник поведет в объезд, то все приедут к месту назначения примерно одновременно. Брат уходит заводить машины, давая нам еще немного времени. Долгие прощания невыносимы, и мы с Костей так и не говорим друг другу ни слова, читая все невысказанное по глазам.

«Ты только не умирай там, пожалуйста».

«Я постараюсь вернуться».

Прощальный поцелуй выходит до одури терпким и горьким, как будто и правда последний, но я, хоть никогда и не верила ни в каких богов, молюсь всем существующим сразу, чтобы это было не так. Мы еще обязательно увидимся. Мы просто не можем не — это ведь давно уже стало такой же необходимостью, как дышать.

У нас осталось пятьдесят четыре минуты, но слова стоят комом в горле, и я чувствую, что если попробую раскрыть рот — разревусь, а этого сейчас не нужно. Не при Косте хотя бы. Нет, конечно же, спокойно плакать только при нем и можно: он поймет и никогда за эту слабость не осудит, да не осудит вообще ни за что, он же… Черт, он же просто Костя. Просто он — мой человек. Но о слезах я должна сейчас забыть: не хватало еще, чтобы парень подхватил эти упаднические настроения. Поплачем с Талей, вдвоем, когда проводим парней.

Нет. Плакать будем, если… Комом становятся и мысли. Никакого «если» быть не должно. Нужно просто верить.