Оставив Ника с Димасом выгружаться, мы с Талей ведем Костю внутрь, хотя тот отчаянно сопротивляется и всячески отказывается от помощи, вцепившись в свою трость. После очередного «да я сам дойду, тут два шага!» Таля закатывает глаза чуть ли не до затылка и уходит к парням — контролировать. Смирившись, я решаю дать Косте свободу действий: в конце концов, не маленький, если справляется сам — зачем мешать?

— Ну я же не инвалид какой-то, в самом деле, — не то виновато, не то обиженно бурчит парень. — Всего-то крохотное пулевое, в первый раз мне, что ли?

Он хочет сказать что-то еще, но именно в этот момент, забыв посмотреть под ноги, проваливается здоровой ногой в сугроб, а удержаться на простреленной не успевает и кулем оседает в снег. Я сначала пытаюсь ухватиться и вытащить его побыстрее, но и минуты стараний не проходит, как я, плюнув, просто опускаюсь рядом.

— Может, всё-таки признаешь, что моя помощь не будет лишней? — наклонив голову вправо, как это обычно любит делать Таля, заглядываю ему в глаза.

— Я слишком стар для этого дерьма, — констатирует Костя. — Ненавижу быть беспомощным, — он выуживает из кармана пачку сигарет. Мои закончились, только где-то в спальне завалялась пачка, но до нее далеко, и я угощаюсь предложенным «Мальборо».

— Нет, ты не…

— Это я должен носить тебя на руках и вылавливать из сугробов, — перебивает он, похоже, даже не услышав мою попытку. — Никак не наоборот.

Наблюдая за тем, как струйки дыма растворяются в звездном небе, медленно кладу голову ему на плечо.

— Наносишься еще, герой, — тихо улыбаюсь, хотя Косте, наверное, не видно. — Я думала, мы уже достаточно близки, чтобы ты мог мне довериться. Ты как будто боишься показаться, — я замолкаю, не в силах подобрать подходящее слово, — недостаточно… — продолжаю почти по слогам.

— Да я и есть сплошное «недостаточно», — скалится парень. — До сих пор удивляюсь, как ты этого не замечала никогда. Даже, — он сглатывает, — раньше, — явно намекает на то, что было еще до аварии, когда мы с родителями бывали в Москве, — Ника ты открыто считала придурком, а меня почему-то нет, — его улыбка останавливается где-то на грани растерянной и потерянной, и неясно вообще, можно ли это вообще называть улыбкой.

— Я бы очень хотела ответить на это что-нибудь романтичное или хотя бы, как Таля любит, про судьбы и предназначения, но если бы я только помнила, — доверчиво шепчу, зная, что Костя точно поймет и услышит. — Но это, наверное, неважно теперь, потому что мы вместе, — чувствую, как его ладонь накрывает мою.

В этот февраль чудесным образом тепло — даже без перчаток.

Мы махаем ребятам, которые уже собираются в дом, чтобы нас не ждали. Пожав плечами, Ник проходит мимо; Дима смотрит только на Талю, а во взгляде сестры читается такое понимание, какое больше нигде не сыщешь, только у нее. Она даже не шутит ничего и не произносит ни одну из своих двусмысленных фраз, а просто прикрывает глаза на пару мгновений, едва уловимо кивает и снова поворачивается к Диме.

Мне кажется, что за эти два дня на даче мы стали с ней ближе, чем когда-либо за все семнадцать лет.

Когда мы с Костей наконец добираемся до прихожей, нет ничего приятнее, чем сбросить с себя вымокшее от снега пальто и уже поднадоевшие за время дороги ботинки: хоть и очень удобные, но ноги в них, как и в любой обуви, устают под вечер. Я с огромным удовольствием достаю с обувной полки свои любимые мягкие тапки, и, надев их, еще с минуту просто стою и наслаждаюсь ощущениями. Затем, вспомнив, что не мешало бы еще переодеться во что-нибудь свежее, плетусь наверх, но еще на лестнице слышу громкий мат и замираю в растерянности: бежать на крик или лучше не вмешиваться?

Естественно, выбираю первый вариант, попутно определяя, что голос принадлежит Диме. Он выдает такие заковыристые формулировки, что не грех и записать, но сейчас мне некуда, поэтому стараюсь запомнить хоть что-нибудь, пока не сообразила, в чем же дело. Не то чтобы я действительно собиралась употреблять такие выражения на практике, но для общего развития будут в самый раз.

В три прыжка преодолев оставшееся расстояние, как-то сразу забыв про усталость, я подбегаю к Талиной спальне. У Димы, в общем-то, была и своя собственная, но он не пользовался ей примерно ни разу, разве только на Новый год, но и в этом я уверена не была: он сначала очень не любил ночевать в особняке.

Приглушенный к вечеру свет всё же достаточно яркий, чтобы я без труда разглядела и друга, который замер и уже даже ругаться перестал, и огромное неопределенного цвета пятно на половину Димасовского лица, покрывавшее всю левую щеку, ухо, нос и даже заходившее немного на лоб. Ближе к шее пятно сползало вниз и даже немного капало, впитываясь в шерсть свитера.

Следом в коридоре появляется Таля — поднялась по другой лестнице, из гостевого крыла. Она еще не видит масштабов катастрофы, в то время как я, кажется, потихоньку начинаю включаться в происходящее. Еще раз глянув на Диму, прихожу к выводу, что открывать рот слишком рискованно: закопает нас на месте. И это он еще не знает, что никакими известными нам средствами краску не отмыть, мы на пакетах проверяли.

— У Дементия Кирилловича, как обычно, бессонница, — мирно и чуть устало сообщает сестра. — Но не стоит его сейчас беспокоить, зайдем лучше с утра, — от меня не укрывается, как старательно она избегает прямого обсуждения темы. Неужели думает, что кто-то нас подслушает даже здесь, где только мы втроем сейчас?

Дима медленно поворачивается лицом к ней, и даже на расстоянии в несколько шагов я чувствую исходящие от него эмоции, из которых положительной — ни одной. Кажется, час нашей смерти настал, и зря, очень зря я не написала завещание заблаговременно.

Дима молчит, и в этом молчании кроется что-то очень недоброе. Для колорита не хватает только грозы и молний за окном, как в «Ищите женщину» — мы как раз пересматривали недавно с Костей. Нужно срочно хоть как-нибудь разрядить обстановку, а то сейчас как рванет — от нас с сестрой и горстки пепла не останется.

— Ой, — Таля вмиг становится красной, как рак, а затем и вовсе пунцовой. — Это была наша ловушка, — встретив настолько отчаянно-злой, что даже беспомощный отчасти взгляд Димы, бодро и почти жизнерадостно поясняет: — На шпионов.

— Кого вы тут ловить собрались, черепашки-ниндзя хреновы, — раздраженно и обиженно немного ворчит Димас, снова направляясь в спальню. — Никаких смертоносных штук больше по углам не распихали?

Таля, сделав самые честные в мире глаза, как только она умеет, отрицательно мотает головой.

— Зато как будто сходил на Холи фест, — давлю из себя неловкую улыбку в попытке сбавить градус напряжения.

Тихонько взвыв в ответ, Дима одним рывком оказывается в комнате, наверняка думая, что сейчас просто всё смоет. Таля спешит за ним, хотя на ее месте я бы так сильно не рисковала жизнью: всегда спокойный и миролюбивый Димас может быть куда опаснее отряда вооруженных наемников, если действительно зол. Я решаю спуститься обратно, с каждой ступенькой гадая, что впечатлит его сильнее: незабываемый вид в зеркале или всё-таки стойкость краски? По крайней мере, ни мылом, ни мицеллярной водой, ни жидкостью для снятия лака результат наших с Талей трудов не возьмешь; спиртом — тоже, мы и его проверяли. В принципе, растворитель для краски, самый вонючий какой-нибудь, может подействовать, но тот, что мы обнаружили в кладовке, для такой ядерной смеси не подошел: мы пробовали, чтобы исключить возможность для предателя смыть краску до нашего возвращения.

Легкие и забавные мысли как по щелчку сменяются осознанием, что старались мы зря, и в наше отсутствие в комнату и правда никто не заходил. Можно, конечно, предположить, что шпион залез через окно, но такой вариант хоть и был возможен, но содержал слишком много ненужных сложностей. Нет, предатель в эти выходные не проявлял активность, что тоже очень странно: время, когда никого из хозяев нет в особняке, было для этого особенно удобным.