— Мне тоже, — констатирую с хищной улыбкой, больше похожей на оскал опытного маньяка.

Богдан Синицын едва заметно вздрагивает.

— Опусти пистолет, — тихо, но всё еще уверенно произносит он, вмиг посерьезнев.

— Прикажи своим людям разойтись по машинам, — не очень аккуратным пинком подталкиваю Синицына, ставшего по воле случая моим заложником, вперед, к дороге, свободной рукой вцепившись в рукав его пальто.

— Ты всё равно меня не убьешь, — в его голосе проскальзывает волнение, которое не укрывается от меня.

— Хочешь проверить? — спрашиваю почти шепотом. Происходящее больше похоже на какую-то нелепую игру, но оружие в моей руке — настоящее, указательный палец лежит на спусковом крючке так удобно, словно ждал этого момента всю жизнь, и на самом деле я до жути боюсь нажать на него случайно, по неосторожности, ведь Богдан Синицын всё-таки живой настоящий человек, хотя его, по большому счету, мне не жалко.

— Ладно, — сглатывает он, осознав незавидность своего положения.

Нам требуется еще минута или несколько — я сбилась со счета и окончательно потерялась во времени — чтобы приблизиться к машинам. Теперь я могу оценить обстановку: люди Синицына, больше напоминающие цепных псов, окружили нашу машину, но держатся на почтительном расстоянии. Стекла с одной стороны разбиты, и осколки мешаются на земле с полурастаявшим снегом и кровью.

Кровью?

Мне стоит неимоверных усилий не рвануться вперед, чтобы убедиться, что с ребятами всё в порядке, но я заставляю себя не прибавлять скорости. Через несколько шагов угол обзора меняется, и я вижу Костю — живого, слава богу, — тот вышел из машины, дьявол знает, зачем, и стоит рядом с вытянутой в сторону рукой. Еще два шага — и я замечаю в сжатом кулаке гранату.

Наемники Синицына и так пятятся назад, не желая проверять, способен ли Костя отправить на тот свет и их, и себя заодно, пока один из них не видит наш с их боссом впечатляющий тандем. В тот же момент пятеро разворачиваются, направляя оружие на меня.

Богдан Синицын открывает рот, чтобы приказать им отступить, но в этот момент происходит сразу несколько событий. По направлению к нам на всей скорости несется автомобиль — это наверняка приехали наши — и я отчетливо слышу визг тормозов, но за ним следует треск, грохот металла и звон стекла. Наш джип врезается в почти такой же внедорожник Синицына, прямо в бок, и от силы столкновения обе машины пролетают еще на добрый метр вперед, но при этом останавливаются на достаточном расстоянии, не задев никак Костину.

Один Синицынский боец успевает вовремя отскочить, другой — наоборот, и человека, словно куклу, подминает под колеса; даже среди всего шума мне кажется, что я слышу крик и хруст его костей. Раздается несколько выстрелов подряд, я насчитываю пять — это несчастный, похоже, в предсмертной агонии вжал палец в спусковой крючок. Я не могу понять, куда он попал, но всё-таки срываюсь на бег, хотя осталось всего ничего, волоку Синицына за собой, хотя он вовсе не горит желанием врываться в сердце потасовки.

Краем глаза замечаю, как наши люди, примчавшиеся на помощь, выскакивают из машины, а за ней подъезжает вторая точно такая же: их много в семейных гаражах. Начинается беспорядочная стрельба вперемешку с криками, я не могу разобрать слов и всё пытаюсь высмотреть подробно, что происходит, поэтому под ноги совсем не смотрю и очень удивляюсь, когда, споткнувшись, падаю на землю и, проскользив животом по мерзлой луже, останавливаюсь уже на асфальте.

От неожиданности я выпустила Богдана Синицына, но жалеть об этом тоже некогда. Мне пришлось зажмуриться, чтобы в глаза ничего не попало, но теперь, открыв их, я вижу носки Костиных ботинок. Еще секунда требуется, чтобы понять, что парень ничком распластался на дороге.

Я больно ушиблась, пока падала, и попытка встать отдается болью во всём теле, а содранные ладони неприятно саднят, но это всё ничего. Я подползаю ближе к Косте, но не успеваю даже проверить, что с ним, потому что на всю округу звучит до боли громкое:

— Ложись!

Голос смутно знаком, но в таком беспорядке я не могу узнать, кому он принадлежит; догадываюсь лишь потому, что Ник со всех ног несется к нам, неистово размахивая руками. Взгляд сам собой вдруг падает в другую сторону: там одиноко лежит граната, которую Костя выпустил из пальцев, и та откатилась дальше, сразу и не заметишь. Ник еще кричит что-то, а я замечаю сразу две вещи: во-первых, вокруг стало подозрительно тихо и пусто, а Синицынские головорезы бегут кто куда. Во вторых — чеки у гранаты нет.

Она вот-вот взорвется совсем рядом с нами; Ник показывает куда-нибудь спрятаться, но здесь некуда, разве что под машину. Брат точно не успеет добежать к нам, он еще слишком далеко, а ко мне как раз приходит идея получше.

Собрав все силы в кулак, я быстро, почти мгновенно преодолеваю те пару метров, что разделяют меня и смерть, сконцентрированную в небольшом устройстве. Я никогда раньше гранат не видела и была уверена, что перед взрывом они тикают, как бомбы, а эта молчит, но лучше уточню у кого-нибудь потом, в более спокойной обстановке. Схватив гранату, вскакиваю на ноги, одновременно замахиваюсь посильнее — и бросаю ее как можно дальше, на сколько хватает сил, вперед, туда, куда убегают бойцы Синицына.

Сперва кажется, что ничего не произойдет, настолько оглушающая тишина стоит вокруг, но затем ее прорезает резкий хлопок, вдалеке поднимается вверх облако пыли, а воздух разрывается от человеческих криков.

Я моргаю часто-часто, и не могу поверить, что жива, и хочется повалиться просто на асфальт рядом с Костей и не двигаться больше никогда, а еще почему-то спать очень хочется, но пока рано: реальность бьет под дых, заставляет вспомнить о том, что ничего еще не закончилось.

Я вижу Богдана Синицына, целого и невредимого: он запрыгивает в свободный внедорожник и газует туда, где дорога свободна. О своих людях он забывает напрочь и даже, кажется, переезжает кого-то из пострадавших от взрыва гранаты, но не понять, живого или мертвого, хотя это в любом случае кажется ужасным.

Я бросаюсь к Косте и с облегчением нахожу, что он дышит, хотя в сознание не приходит, но серьезных повреждений не вижу пока. Наконец слышу тяжелое дыхание Ника над ухом.

— В машину его, быстро, — брат помогает мне дотащить парня до двери, хотя и сам ранен: кровь настойчиво капает из рукава пальто. — Садись за руль, поведешь, — и стремительным шагом отходит обратно, выкрикивая еще что-то нашим.

— Я не умею! — в панике раскрываю глаза широко-широко. Да я даже не знаю, где газ, а где тормоз, не говоря уже о правилах дорожного движения.

— Я умею, — невозмутимо отвечает Артем Смольянинов, которого я не видела ровно с того момента, как сама покинула машину.

Он же втаскивает Костю внутрь и занимает водительское кресло, пока я размещаю Жилинского на заднем сидении. Ник, раздав последние распоряжения, залазит на мое место, и это очень кстати: я забираюсь назад, к Косте, и укладываю его голову себе на колени. Ник оборачивается и уже открывает рот, чтобы что-то сказать, но, посмотрев мне в глаза, решает вдруг промолчать — это совсем на брата не похоже — и только протягивает мне флягу.

Я делаю большой глоток, даже не спросив, что внутри, и только когда горло неприятно обжигает, догадываюсь, что водка. Вернув флягу владельцу, бесшумно выдыхаю и откидываюсь на по-волшебному мягкую спинку сиденья и прикрываю глаза, всего на минутку, чтобы перестали болеть от налетевшей в них пыли и еще черт знает, чего, но открыть обратно уже не получается. Я не сопротивляюсь больше, и меня укутывают долгожданные объятия темноты и тишины: наконец-то спокойно-теплые, а не звеняще-тревожные.

***

Пробуждение выходит не из приятных: по ощущениям так я и вовсе разваливаюсь на куски. Недовольно зеваю и, открыв один глаз, тут же зажмуриваюсь от яркого света: который час, если так светло?

Повздыхав, поворачиваюсь на другой бок и думаю о том, как заставить себя всё-таки разлепить глаза. В следующее мгновение меня прошибает током, потому что я вспоминаю, где и как отключилась, и подпрыгиваю на кровати, как ошпаренная. Осмотревшись по сторонам, нахожу себя в помещении, отдаленно напоминающем больничную палату. Окон здесь, правда, нет, но повсюду светят яркие белые лампы и в целом тут гораздо приятнее находиться. Непонятно только, почему вообще я оказалась здесь — на мне ведь ни царапинки.