Очень хочется спросить, в чем же смысл нашей добровольно-принудительной прогулки, но я заставляю себя молчать, не тратить слова попусту: когда понадобится, человек скажет сам. А вот закурить — закуриваю, всё так же молча, не спрашивая и не извиняясь. Угоститься тоже не предлагаю, вопреки все правилам хорошего тона: они закончились где-то там, на дороге между полем и лесом, где Костина машина заблокирована между двумя явно бронированными внедорожниками.

Видно, Богдан Синицын ждет, пока я сама скажу что-нибудь, но в конце концов его терпение заканчивается, и я мысленно улыбаюсь дурацкой, даже детской какой-то мысли, что этот раунд я выиграла.

— Ничего не хочешь сказать?

— А должна? — вопросительно выгибаю бровь. — И, кажется, мы с вами не пили брудершафта.

Синицын морщится.

— Не люблю условности, но если вы настаиваете, — он специально подчеркивает обращение, принимая мое маленькое условие диалога, и я тихо и незаметно радуюсь еще одной крошечной победе. — Меня просили лишь передать, что вы взяли то, что вам не принадлежит.

— Можно конкретнее? — устало провожу ладонью по лбу, будто это поможет смахнуть усталость и освежить голову. — Я, знаете ли, не экстрасенс и не гадалка.

Что не так? Да, недавно мы по Костиной инициативе отжали от Елисеевского состава с ценным грузом пару вагонов, но лишь в счет того, что он забрал у нас, значит, по сути, вернули украденное. Господи, да мы буквально на днях перехватили доставку важных документов, переманили к себе денежного заказчика и сорвали Елисееву поставку оружия. Что именно из этого является причиной беседы?

— Как будто вы не знаете, — щурится Синицын, остановившись наконец и вглядываясь в мои глаза.

— Не имею ни малейшего понятия, — сухо бросаю в ответ.

На лице собеседника мелькает замешательство: похоже, он и сам не знает, о чем идет речь, прикрываясь напускной важностью.

— Владимир Семенович Елисеев считает, что вы должны были сразу всё понять, — ну и мерзкий же тип.

Черт, наверняка Елисеев прознал про кольца и в курсе, что мы теперь тоже ищем старинный перстень. В душе только укрепляется чувство, что за нами следят, а еще кто-то из сдает нас, кто-то из своих же, но кто? На близких страшно даже подумать, но больше ведь никто не знал.

— Допустим, — я достаю из пачки новую сигарету.

— У меня тоже есть к вам личное дело, — расслабленно протягивает Богдан Синицын. — Но его лучше обсудить где-нибудь за ужином, потому что разговор не из быстрых.

— Я предпочитаю ужинать с семьей, — стараюсь улыбнуться как можно очаровательнее, — поэтому лучше уж говорите здесь, если хотите, чтобы я выслушала.

Синицын улыбается еще шире.

— Я ведь могу и не спрашивать, — в его голосе явственно слышится намек на угрозу.

— Я ведь могу и не отвечать, — парирую я. — Ведь это у вас ко мне дело, а не наоборот. В конце концов, разве похожа я на человека, которого можно запугать? — смеюсь почти надрывно, чуть не выдав свое напряжение с головой. Я чувствую себя так, словно заперта в клетке с голодным хищником, но в плену у Елисеева, пожалуй, было страшнее. Если я выдержала там, то здесь-то уж точно справлюсь.

— А вас не проведешь, — смеется Синицын. Паренек как будто нарочно повторяет мои жесты и движения, но я делаю вид, что не заметила. — Будь это чем-то неотложным, я напомнил бы, что там, — он указал в сторону автомобильного столпотворения, — ваши, м-м-м, — собеседник мычит, подбирая подходящее слово, — друзья в окружении моих людей. Но мое дело выгодно скорее вам, поэтому настаивать не буду.

Его слова заставляют насторожиться, но снаружи я делаю вид, будто пролетающая мимо ворона гораздо интереснее, чем наш диалог.

— Скажите, что за дело, иначе мы ни к чему не придем.

— Обычный ни к чему не принуждающий ужин. Могли бы выпить на брудершафт, — Синицын наклоняет голову, пытается считать мои эмоции, но я старательно слежу за тем, чтобы ледяная маска не дала трещин. — Знаете, у Елисеева ведь нет наследников, — щурится он, — и по всем законам его дела перейдут к моему отцу, его первому заместителю, а от отца — ко мне. Мы с вами могли бы объединить империи и расширить влияние до небывалых масштабов, не находите?

— Не нахожу, — бурчу себе под нос, еще тише добавляя пару ругательств. Вдруг неожиданно для самой себя резко поворачиваюсь к Синицыну. — Зачем тогда охота на Артема Смольянинова? — спрашиваю в лоб.

— План «Б», — щурится он, однако едва заметно вздрогнув от неожиданности. — Если вы не захотите заключить союз, то будете наблюдать, как ваши союзники один за одним присоединяются ко мне, а затем и ваша семья разваливается по кусочкам.

Блефует. Это видно невооруженным глазом, и манипуляция слишком примитивна, чтобы на нее вестись, но беспокойство в душе всё-таки поселяется.

— Елисеев жив и здоров, а вы его уже похоронили, — смеюсь я. — Не думали, что он узнает? — смотрю в Синицынские глаза с хитрым прищуром. Понятия не имею, как мама это делала, но Костя всегда говорил, что это у меня в крови, где-то на уровне инстинктов. — Боюсь, ему такое ой как не понравится, — сделав наигранно-расстроенное лицо, качаю головой.

— Не бойтесь, — скалится Богдан Синицын, — не узнает.

На его месте я бы не была так уверена. Черт возьми, я ведь могу в любой момент уведомить Елисеева о Синицынских планах, сохраняя анонимность, и тогда план Богдана провалится, не успеет он привести его в исполнение. Либо Богдан Синицын и впрямь дурак, либо он рассчитывает на то, что мы поможем ему убрать Елисеева? Парень ведет свою игру за спиной у большого босса, разумеется, ему нужна помощь; уж не думает ли он, что всех врагов своего врага мы готовы считать друзьями?

Как же хочется просто послать его на три известные буквы.

Вообще-то, Синицын не знает о кольцах, а еще не носит многолетней личной обиды на нашу семью. Если мы вместе избавимся от Елисеева и Синицын займет его место, такой противник будет менее опасным, пожалуй. С другой стороны, у меня сейчас все карты, чтобы слить Синицыных — и отца, и сына — из игры, и двигаться дальше по намеченной и очень пока туманной стратегии выведения из строя всех Елисеевских союзников, чтобы максимально его ослабить.

— Мне нужно подумать, посоветоваться с семьей, — подытоживаю я, — такие решения не принимаются в одиночку.

— У тебя нет времени, — как-то очень уж недобро ухмыляется мой собеседник. Оборачиваясь назад, вижу, как его люди выходят из своих машин — и когда только успел подать сигнал? — и направляются к нашей. — Мне ничего не стоит, например, убрать Смольянинова прямо сейчас.

Я слегка ускоряю шаг в сторону дороги. Он ведь наверняка специально уводил меня подальше, чтобы я не могла ничего сделать теперь.

— Зачем? — улыбаться всё сложнее, но я пока держусь. — Он теперь работает на нашу семью, а значит, не сможет владеть бизнесом своего отца.

— Мне не нужна причина, чтобы убить, — словно издеваясь, отвечает Синицын, и в этот момент меня переклинивает.

Вдалеке, хоть уже намного ближе, чем раньше, Синицынские головорезы — я насчитала целых десять — настойчиво ломятся в Костину машину. Мне плохо видно за их спинами, но я слышу звук разбитого стекла и выстрелы: звуки эхом разносятся по округе, и я не понимаю, кто пострадал, но не время разбираться прямо сейчас, когда на счету каждая секунда.

Только перешедшая на бег, снова замедляюсь. Богдан Синицын, поравнявшись со мной, смотрит вдаль, чуть прищурившись, оценивает обстановку. Мне приходится вспоминать летние уроки на свежем воздухе, когда мы с ребятами выбирались из подвала, и Дима, Зоя и Люся по очереди учили меня ловкости и скрытности. Как же давно мне не приходилось использовать эти навыки.

Бесшумно шагнуть за спину Синицына, одновременно вынимая пистолет из удобной портупеи, подаренной Тохой на день рождения, оказаться с другой стороны и приставить дуло пистолета к его виску, одновременно взводя курок с оглушительно громким в наступившей вдруг тишине щелчком. Сущие пустяки, когда сердце от страха — или уже от адреналина? — стучит как бешеное, а все мысли из головы улетучиваются, оставляя место слаженным действиям.