В ответ на такую мысль тело отзывается болью еще активнее. Все кости ломит одновременно, корочка на содранных ладонях заставляет шипеть при каждом движении, зато голова хотя бы не раскалывается, как это было еще в машине. Черт, как я сразу не додумалась: наверняка это одно из помещений офиса, ведь в особняке такой комнаты точно нет.

Мы приехали совсем недавно: вокруг ни души, но за стеной я слышу знакомые голоса медиков. Наверняка они помогают сейчас тем, кто действительно в этом нуждается, а я в полном порядке. Скрипучая кровать прогибается под моим весом, когда я неуклюже пытаюсь принять полностью вертикальное положение; ботинки находятся рядом, а на деревянном стуле с треснутой спинкой бесформенной грудой лежит месиво из меха и грязи, в котором я с трудом узнаю свою шубу. Черт с ней, сперва нужно найти Костю.

Всунув ноги в ботинки и наскоро затянув шнурки, я вылажу в коридор. Кажется, за поворотом направо будет подобие холла и лифт, но мне туда не нужно: Костя наверняка тоже где-то внизу. Правда, найти его не удается, и всё-таки приходится ехать на наш четырнадцатый этаж: где искать ответ, если не там?

Удивительно, но кабина доезжает, куда требуется, без остановок: такое на моей памяти происходит впервые. Понятнее становится, когда я замечаю на стене: стрелки показывают глубоко за полночь. Почти не раздумывая, открываю дверь в приемную Ника, которая, разумеется, пустует в такое время, а вот кабинет не заперт, и я вполне ожидаемо нахожу брата внутри.

— Как ты? — он сразу вскакивает с диванчика и шагает навстречу. Правая рука брата неуклюже болтается на перевязи.

— Жить буду, — отзываюсь коротко. — Что с Костей?

Нещадно хочется курить, а Ник, как назло, медлит с ответом, но достает левой рукой из кармана пачку сигарет, и я без спроса вытаскиваю одну себе. Брат курит «парламент», тяжелый и невкусный, не то что мое любимое «собрание», но мне сейчас сойдет что угодно, лишь бы покрепче.

— Жить будет, — уклончиво отвечает брат. В моих глазах, пожалуй, настолько отчетливо чувствуется желание убивать, что Ник нервно сглатывает, случайно столкнувшись со мной взглядом, а затем, вздохнув, добавляет: — Ничего серьезного на самом деле. В него попали не сильно, но он здорово приложился затылком об асфальт, когда падал.

— Где он?

Брат улыбается тепло и немного насмешливо.

— Всё хорошо, он спит сейчас, медики решили оставить его под наблюдением хотя бы до утра. Провести тебя к нему?

— Отдыхай, сама найдусь, — отмахиваюсь я. — Собрание назначил на утро?

— На вечер, утром у всех запланированы дела.

Я ворчу о том, что здесь проблемы посерьезнее, между прочим, и о том, что еще несколько таких разборок, и я вообще останусь без верхней одежды. Ник уже не может сдерживать добродушный смех, наблюдая за этим, а я просто чувствую себя дома, хотя нахожусь от него довольно далеко, и бесконечно радуюсь, что у меня есть такой хороший старший брат.

Докурив, выбрасываю бычок в пепельницу-череп: меня подмывает поинтересоваться, настоящий или нет, но вместо этого я лишь коротко говорю, что пойду проведать Костю.

— Только переоденься сначала, — кричит Ник мне вслед, и я подмечаю, что он прав. Одежда пропиталась потом и местами — кровью, грязь со штанов отваливается буквально кусками, и только ботинки каким-то чудом остались в более-менее приличном состоянии. Как же хорошо, что у меня в кабинете есть сменные вещи — на всякий случай.

Приходится потратить время еще и на то, чтобы смыть размазанную по всему лицу тушь и помаду; почему Ник сразу не сказал об этом? Если бы меня так увидела Таля, она бы точно упала в обморок от ужаса. Артем Смольянинов, наверное, тоже, но он спит на диванчике у меня в приемной, никак не умещаясь туда со своим ростом, и ничего этого не видит.

Напоследок я подсоединяю телефон к зарядке и оставляю его в кабинете, а затем спускаюсь на лифте в подвальный этаж. На этот раз я знаю, где именно нужно искать, и, когда тихо открываю нужную дверь и делаю пару бесшумных шагов внутрь, Костя моментально просыпается.

Парень видит меня и пытается худо-бедно усесться на кровати, терпя поражение за поражением.

— Лежи, — почему-то шепотом говорю я, присаживаясь сбоку.

Ничего больше сказать не успеваю, потому что Костя, хоть и бросает попытки поднять голову с подушки, вдруг утаскивает меня к себе, обнимает крепко-крепко, и меня неожиданно пробивает на слезы. Черт, почему именно сейчас, когда, казалось бы, нужно радоваться, что остались живы? Самообладание на сегодня закончилось, и, не в силах остановиться, я только сильнее прижимаюсь к парню, а он только шепчет что-то успокаивающее, и это действительно работает.

Рядом с ним всё остальное волшебным образом становится неважным.

***

— Ну и дрим-тим у нас подобрался, — протягивает Таля, выслушав историю по два раза от каждого из ее участников. — Боюсь, у Елисеева и у Синицына просто нет шансов, — смеется она. Смеяться легко, когда всё уже позади.

Любуясь февральским рассветом, я глажу Бродягу, устроившегося под боком, и потягиваю чай из суповой тарелки: Таля навалила туда все успокаивающие травы, какие только смогла найти в запасах на кухне. Мы все единогласно решили прогулять школу, чтобы до собрания отдохнуть и обсудить всё в узком кругу самых близких.

— Кстати, я навещала бабушку, и заодно покопалась в книжном шкафу, и знаете что? — сестра делает большие глаза, стоит только Кеше увести Артема Смольянинова на «курс молодого секретаря», название которому он придумал сам. — На полке Толстого не хватает четырнадцатого тома, — заговорщицким тоном отвечает Таля сама себе. — Я перелистала все остальные, но «После бала», которое мы обсуждали, находится именно в четырнадцатом.

— Я знаю, — веселится Ник, — я был у бабушки позавчера и уже забрал книгу.

— Дурак, — Таля от досады бросает в брата конфетой со стола, и я радуюсь, что первой под руку ей попала не чашка с кипятком. — Я-то думала, что найдем этот том — найдем и разгадку.

— Почти, — Ник поджимает губы, напоминая мне смешную черепашку, — я листал книгу как раз вчера, и в рассказе как раз есть шифр, но мне он незнаком.

— Она у тебя с собой? — дрожащим голосом спрашиваю я, вмиг забыв обо всём на свете.

— Сейчас принесу из комнаты, — кивает брат.

Стоит ему вернуться, как Дима жадно хватается за расшифровку. Он пробегает глазами всего пару страниц, а затем выносит вердикт:

— Шифр тот же, что и в Питере, — мы с Талей сразу же понимаем, о чем речь. Из маминой книги о Гарри Поттере мы не поняли совершенно ничего, но если совместить, то должно ведь получиться что-то вразумительное? — Бред какой-то, — спустя полчаса констатирует Димас. — Связные слова получились только из азбуки Морзе и только с шестой страницы — и там, и там.

— А что получилось? — уточняет Костя, всё еще хватаясь за голову от громких звуков.

Дима не успевает ответить, как Таля, заглянув в груду тетрадных листков через его плечо, возвещает:

— Мы знаем грядущему цену и знаем, что юность права.

— Это Твардовский, — сразу оживился Костя.

Я показываю ему язык.

— Надо было тебе литературу преподавать, ее ты знаешь лучше, чем английский, — парень смеется над шуткой настолько, насколько ему позволяет головная боль.

Думать лучше на свежую голову, но жизненно необходимым кажется разгадать всё сейчас, и мы перелистываем сборники Маяковского, уверенные, что ответ кроется именно в них.

— Точно! — вопит Таля. Костя смотрит на нее так, словно сейчас задушит на месте, и сестра, спохватившись, объясняет благоразумным шепотом: — Как раз на шестой странице у Маяковского стих «Нашему юношеству».

Она порывается прочитать вслух, но это стихотворение занимает целых три страницы, поэтому сразу предупреждаю:

— Называй только то, что подчеркнуто.

— С Курского, березы от леса до хат, из-за горизонтов, лесами сломанных, толпа надвигается мазанок, цветисты бочка́ из-под крыш соломенных, окрашенные разно… Что? — вскидывается она, почувствовав на себе строгие взгляды. — Там и подчеркнут такой кусок, смотрите, если не верите, — обиженно ворчит сестра.