Вообще-то, я понедельники никогда не любила, а тут среда и до начала новой недели еще далеко, а мой запас сил и энергии закончился, кажется, еще вчера. Как назло, в школе нас стали загружать еще больше, мотивируя тем, что до конца года — и до ЕГЭ — осталось совсем немного. На каждом уроке мы исправно слушали, что прозевали целых полгода, поэтому нужно загрузить себя убойной дозой заданий сейчас, пока не стало слишком поздно.

Если бы еще химичка поняла наконец, что ее предмет из всего класса сдает от силы человек пять, и перестала бы наседать с нереально сложными задачами лицейского уровня, то жизнь могла бы показаться мне вполне сносной.

Но ощущения были такие, словно она готовила весь наш одиннадцатый «Б» в медицинский или в какую-нибудь научную лабораторию. Если учитывать наши знания, то и там, и там мы могли сгодиться разве что на опыты, но этот факт во внимание почему-то тоже никто не принимал. Времени на домашку по профильным предметам школы — английскому и математике — и так жутко не хватало, даже несмотря на то, что с учителем по языку я хотя бы могла договориться.

Мы с Талей выработали идеальную схему и делили задания пополам: сестра чаще всего решала химию и математику, а я — английский и биологию, потому что с другими предметами у меня дела обстояли гораздо хуже. Над русским думать было нечего, а в физику мы честно пытались сначала общими усилиями, пока не поняли, что гораздо быстрее выпросить решение у Ника, который всегда был готов помочь за какой-нибудь пустяк взамен, или Димаса, который и вовсе помогал нам безвозмездно.

Именно поэтому с физикой проблем никогда не было, хотя к физичке, Анне Павловне, у меня по определенным причинам выработалась стойкая нелюбовь, поэтому двойке по ее предмету я бы не расстроилась даже тогда, когда она играет роль для аттестата. А вот домашку по химии я теперь отчаянно пыталась скатать из решебника на перемене, открыв прямо с телефона какой-то сомнительный сайт. Тали не было в школе с самого утра, и на звонки она не отвечала, и нужно было как-то выкручиваться.

Если честно, я бы давно забила на уроки и понеслась бы ее искать, если бы Ник уже не занимался этим лично. Сестра не ночевала у бабушки, и та была уверена, что Таля у нас, но в особняк она вчера даже не заезжала, видимо, решив немного отдохнуть. Как ни странно, я даже тревоги не чувствовала в этот раз почему-то, зато из-за этого в полной мере чувствовала себя ужасным человеком.

— Ты в порядке? — неожиданный голос за спиной заставляет подпрыгнуть от неожиданности, свалившись в конечном итоге с подоконника, на котором я обустроилась. — Выглядишь уставшей, — заботливо подмечает Артем Смольянинов. За ним по-прежнему бегали девчонки, хотя с осени, а особенно после Нового года, одноклассник заметно сник и закрылся в себе. Мы перебрасывались парой фраз иногда, но Смольянинов перестал почему-то быть общительным, даже сидеть на уроках предпочитал один и почти ни с кем не разговаривал. Удивительно, что он подошел ко мне сам.

Знал бы он, что сейчас я положила все усилия воли, чтобы не закричать, потому что ну какой нормальный человек подкрадывается вот так, со спины.

Состроив кислую мину, я демонстрирую однокласснику тетрадь с криво нацарапанными задачами. Я так спешила, что совсем не смотрела, что и куда пишу, и все строчки скакали по границам разных клеток: еще немного — и решений было бы вообще не разобрать.

— У меня еще две минуты и три номера, — наплевав на вежливость, с азартом отворачиваюсь обратно, к подоконнику. — Как думаешь, успею?

— Нет, — не оставляя сомнений, отвечает Артем. — Да стой ты, — заметив, что я продолжаю увлеченно черкать что-то в своей тетради, он убирает ее у меня прямо из-под носа. Наблюдая, как через всю страницу тянется теперь след от ручки, я больше всего на свете хочу стукнуть одноклассника по голове. — Возьми мою, — с этими словами в моей руке оказывается аккуратная толстая тетрадь с нарисованным на розовой обложке смешным котом.

Облегченно выдыхаю: ну, хоть одной проблемой на сегодня меньше.

— Спасибо, — легкая, совсем формальная улыбка. Я ведь привыкла, что мне многое достается сразу, стоит только бровью повести, и благодарности никто обычно не ждет, поэтому хватает чаще всего простого, едва заметного кивка. Все всё понимают.

Я всё равно добавляю вот это сдержанное «спасибо», иногда еще прикрываю глаза на пару секунд, это вообще высшая степень признательности. Как-то уже вросла под кожу та действительность, что зачастую все, кого я благодарю, просто делают то, что должны, а в последние месяцы количество таких людей растет в геометрической прогрессии, и выходит, что мне должны вообще все вокруг.

В этом, пожалуй, уже даже нет ничего удивительного, как когда-то раньше.

Всё так, как и должно быть. И одновременно с этим — что-то до жути неверно, как искаженная картинка реальности, где не совпадает какая-нибудь незаметная на первый взгляд, но очень-очень важная деталь.

«Главное — не потерять себя», — эхом проносится в голове голос Димаса. Он всегда подбирал нужные, правильные слова.

Артем уже сделал несколько шагов в сторону кабинета химии, криво улыбнувшись на прощание.

— Подожди, — непроизвольно вырывается у меня. Одноклассник замирает, но не оборачивается, и я вижу, как напрягается линия плеч под клетчатым пиджаком. — А как же ты? — подбежав ближе, вкладываю тетрадь обратно в его ладонь.

На этот раз Артем улыбается тепло и искренне, и я не сразу замечаю, что и я тоже.

— У меня уже проверяли в прошлый раз, сегодня точно не будут, — успокаивает он. — Если спросят, то скажу, что по привычке принес старую тетрадь, которая уже закончилась, — покопавшись в рюкзаке, Артем извлекает на свет такую же тетрадь с котом, только фиолетовую и уже изрядно потрепанную временем. — Видишь, как чувствовал, что надо ее взять.

На этот раз Артем улыбается искренне, но в глубине его глаз засела необъяснимая глухая тоска, которую ничем, наверное, уже не выковырять. Я знаю, у него проблемы с отцом — видимо, у всех сыновей бизнесменов так — и честно предлагаю помощь, впрочем, прекрасно зная, что здесь я ничем помочь не смогу. Даже если сделать Смольянинову-старшему какое-нибудь выгодное предложение, то как вписать в договор пункт: «оставьте сына в покое»?

Ладно, он ведь сам предлагал дружить, поэтому нет ничего странного, если я спрошу.

— Дело только в отце? Или есть что-то еще?

Одноклассник нервно сглатывает, и, когда я слышу тихое «нет», чувствую — врет.

— Чем ближе экзамены, тем больше он звереет, — добавляет Артем, уже вполне честно. — Сегодня утром сказал, что не хочет быть моим отцом, — в интонации нет совершенно никаких оттенков, и это еще хуже, чем злость или грусть, даже вместе взятые. Когда вот так безэмоционально — это уже крайняя точка. — Как будто я так рад быть его сыном, — Смольянинов отворачивается, чтобы не дай бог не встретить в моих глазах сочувствия, которое так легко можно принять за жалость. Гордый. Это я очень хорошо знаю, я ведь и сама всегда такой была.

— Знаешь, у тебя он хотя бы жив, — невесело сообщаю я, не сразу осознав, что именно сейчас сказала.

Так уж вышло, что подробности о моих родителях в школе решили не афишировать, и знали правду только Таля с Костей, естественно, и директор, поскольку он принимал мои документы. Максимум — какой-нибудь завуч или секретарша, которая заводила папку с личным делом. Одноклассникам я ничего никогда не рассказывала, чтобы избежать ненужных слухов и обсуждений, жалости, да и в принципе любого затрагивания болезненной темы. Артему Смольянинову правда вырвалась как-то сама собой.

Если подумать, он знает и так, ведь если даже отец ему не рассказывал, то на новогоднем приеме Артем понял всё сам.

— Только ты, пожалуйста, никому не говори, — вкрадчиво прошу его, для убедительности подергав за рукав.

По едко-горькой усмешке я понимаю, что ни причин, ни объяснений Артему не требуется: он прекрасно знает их и сам, чувствует на себе, поэтому даже не пытается спрашивать. В этот момент начинает вдруг казаться, что это он мой брат, а не Ник, с которым мы так сильно отличаемся. С Артемом Смольяниновым — мы похожи как две капли воды иногда, только раньше мне было не так заметно.