Неоднократно за декабрьские дни задерживался допоздна, оставаясь на работе и доставая из сейфа в своём кабинете выданный мне конверт с книгой. Перечитывая и перечитывая её, я обратил внимание на одну фразу, которой характеризовали наше время и тех из нас, кто был на высоких постах: - «Их отличительная черта, которая меня всё время удивляла, это то, что они были словно расколоты на две половины, это были совершенно двойственные люди. С одной стороны, они были абсолютные, беззаветные борцы за интересы государства, за проведение в жизнь всех акций и указаний партии. Такого человека можно было хоть застрелить - он всё равно не уступит, это был кремень! Но с другой стороны, эти же самые люди совершенно по-барски, хамски относились к подчинённым. Им ничего не стоило ударить сотрудника, кинуть ему в лицо бумагами; их отличала склонность к аппаратной интриге и, что самое страшное, очень низкая оценка человеческой жизни. Для них человеческая жизнь ничего не стоила! И эти две вещи в них преспокойно уживались…», размышляя над ней, я понял, почему потомок с таким негативом относится к нашему времени и, в целом к СССР, но так же, как мне кажется, стал понимать, почему он, после попадания в наш 1940 год, сам вышел на контакт с представителями НКВД.

Один их которых сейчас руководит 8-м отделом.

Многое об отношениях в будущем, и, соответственно, о вытекающем из этого поведении потомка, мне сказала та фраза от автора книги, увидевшей свет в 2015 году, комментировавшего эпизод, бывший незадолго до начала войны с финнами, в котором при мне нарком крайне угрожающе поговорил с Елисеем Синицыным: - «А то, что «нравоучительно сказал», так не те времена были, когда, выйдя из кабинета начальника, можно было усмехнуться и, подмигивая товарищу, заявить: «да шёл бы этот чудак со своими указаниями…». И то, что потомки тут уважительно отозвались о моём поведении, и походя пнули наркома, хотя позже и похвалили, было не важно. А важным лично для меня было понимание того, как они смотрели на мир. И как смотрит на всё окружающее товарищ Рожков. Всегдашний сарказм, вечные насмешки над всем и по любому поводу, их этот самый «троллинг», постоянная издевка и прямые оскорбления в адрес высокого и не очень начальства… не могу понять, хорошо это или плохо. Они другие, не мы…

На меня также повлияло знание о судьбах знакомых мне людей. Совсем по иному думаешь про иных своих подчинённых. И, тем более, друзей. Зная, что Виктор Лягин, находящийся сейчас в США, в том будущем, которое было прошлым для попавшего к нам путешественника во времени, примет мученическую смерть в 1943 году в застенках гестапо в оккупированном Николаеве.

Также, по мере изучения книги, касавшейся и событий после войны с Германией, мне стало ясно, почему, помимо Германии, нарком заранее сосредотачивал и ориентировал работу резидентур в США и Великобритании по определённом направлениям и дал мне чёткие ориентировки в отношении приоритетных задач. Всё это позволило мне, уже после знакомства с «Особой папкой» и работой 8-го отдела, опираясь на указания наркома, жёстко дать понять своим подчинённым сотрудникам в Москве, часто намного более опытным, чем я, - подспудное перетягивание одеяла в пользу своих направлений должно быть прекращено.

Так что, Елена Дмитриевна Модржинская, отправленная недавно «оперативной женой» к Гудимовичу в Варшаву (как и в «иных временах»), уже вряд ли будет столь настойчиво сомневаться в достоверности донесений от Филби и других. Надеюсь, что из Варшавы она также вернётся живой и здоровой, как в «ином времени».

Конечно, мне было любопытно смотреть на собственные фотографии «в возрасте». Да, я знаю сейчас своё «иное будущее», но несколько разговоров за прошедшие недели с потомком и товарищами Курчатовым и Иоффе, роли которых в грядущем я ныне хорошо понимаю, общение естественно коснулось и научных аспектов путешествия во времени. И таких запутанных вещей как причинно-следственные связи и их нарушения в свете попадания в прошлое Никиты Рожкова. Так что общались мы не только по вопросам «второй реализации» «Энормоза».

Но несмотря на материалы потомка, давшие СССР солидную фору в реализации атомного проекта, оперативная работа по новому «Энормозу» планировалась в не меньших масштабах. Просто наши цели были скорректированы и уточнены. Мы должны были знать, в каком состоянии за границей работы по атому. И сравнивать с тем, что было известно Курчатову и Иоффе, развернувших работы на основе тех данных, что нашлись в вычислительно-запоминающем устройстве потомка.

Сейчас в 8-м отделе, при участии Берии, меня, потомка, академика Иоффе, и двух математиков идёт обсуждение использования его устройств и в нашей, чекистской работе. Насколько можно попробовать задействовать компьютеры для целей работы секретно-шифровального отдела и не будет ли при этом ущерба, учитывая малое знакомство потомка с данной темой, для других важных для СССР задач.

Вообще, несмотря на всю сверхсрочную деятельность, чем больше я изучал прочитанное в том, что казалось бы легковесно и «на ходу» было обозвано наркомом «твоей биографией», я понимал, что для страны в «той истории» я сделал намного больше, чем мне удалось в личной жизни.

Уверен, что для страны я буду работать ещё крепче в «этот раз», особенно учитывая, что узнал многое из «иного будущего», но также должен и постараться, чтобы женитьба на Лилии, осталась в моей жизни последней и удачной, попыткой построить личное счастье.

Взгляд, используя как старую литературную, так переосмысленную в эпоху компьютерных игр, терминологию, «от третьего лица»…

Забегая несколько вперёд, и отодвинув немного в сторону мысли действующих лиц, стоит заметить, что в одном случае, влияние потомка и сведений от него сыграло радикально в личной судьбе пожалуй, самого ценного советского агента внутри страшного инструмента Третьего Рейха - гестапо, в лучшую, «от иной истории», сторону.

Практически так же, как и в истории Рожкова, лишь с небольшой задержкой в несколько дней, вызванных в чём-то суматошным осмыслением того, что приволок попаданец, Берия отправил в Берлинскую резидентуру указание насчёт самого ценного агента «Брайтенбаха».

Оно практически полностью повторяло то, что было в «другом времени» но в нём было добавлено несколько слов, повернувших жизнь Лемана, бывшего, отчасти, тем, с кого мог бы быть списан фон Штирлиц, знай Семенов об агенте A/201, позже «Брайтенбахе».

Разумеется, любые аналогии условны - Вилли Леман был немцем и его сотрудничество с СССР носило, в первую очередь, меркантильный характер, в отличие от литературного персонажа, чьи идеологические воззрения определялись, так сказать, «по месту рождения» и «сознательно выбранной стезе», но тем не менее…

К тексту послания были добавлено следующее, которое было дословно доведено, во исполнение указания Москвы, связником Борисом Журавлёвым до самого адресата:

- К вашим словам очень внимательно прислушиваются в месте назначения. И, чтобы не происходило в мире, вас особо просят не рисковать…

Причинами, побудившими Берию, под влиянием сведений от потомка, оформить личную фразу в адрес ценнейшего агента в такой форме, было то, что по настоящему оценено СССР в «иной истории» намного позже и о чём сообщал агент «Брайтенбах» - стратегическое решение, принятое Гитлером о нападении на СССР, сведения об этапах и приказах происходящего, и ценнейшие сведения по вооружению, военной промышленности и те сведения об ракетных исследованиях, из которых, как стало ясно, вышла ФАУ-1, и то, что заставило ещё Тухачевского подстегнуть ракетные исследования.

К сожалению, судьба разведсетей НКВД и РУ Генштаба РККА оказалась немногим счастливее той, что была в «ином ходе истории». «Красная Капелла» работала, сообщая важные сведения, и, хотя некоторые моменты были учтены - решены были проблемы с коротковолновыми передатчиками, война есть война и на стороне противника работали настоящие профессионалы…