— Буду крайне рад..

Надеюсь, он не сильно оригинальный текст подпортит. По идее, не должен, чел и сам талантлив.

Да. Мир тесен… та самая советская «номенклатурная обойма». Точнее, элита СССР и обслуживающая её, во всех смыслах (плохих и хороших) советская интеллигенция, переплетающаяся с партийно-советским руководством во всех возможных позах.

СССР в 1991 про;%*ли и предали и те, и другие.

В этот раз будет всё иначе?

Люди то, в целом, даже с учётом всех изменений истории, остались те же.

Хватит ли корректировок от «лучшего хода войны», 22 миллионов, «оставшихся в живых» и того, что верхушка знает «как было первый раз», для того, чтобы не просто добавить Союзу ещё 10–20 лет жизни?

Уланова Г.С. Прима-балерина Ленинградского театра оперы и балета им. С. М. Кирова (ранее — Мариинского), с 1939 — заслуженная артистка РСФСР, с 1941 — народная артистка РСФСР, Лауреат Сталинской Премии первой степени 1941.

Вечеслова Т.М. Прима-балерина Ленинградского театра оперы и балета им. С. М. Кирова (ранее — Мариинского), с 1939 — заслуженная артистка РСФСР.

В мире вечной, но быстро увядающей красоты, измученных ног, требующих постоянных компрессов, мимолётных связей и интриг, их троны вместе стоят на одной сцене бывшей «Мариинки», а теперь и провинциального театра с малюсенькой сценой, потребовавшей переработки всех постановок.

И обе они — настоящие подруги, без спрятанных за спиной ножей. От первых шагов в театральном искусстве, до нынешней славы, которая только ещё движется, как обе уверены, к своему зениту. Кинжал в «Бахчисарайском фонтане» — всего лишь сценический реквизит… у них и сцена — на двоих и то, что за её пределами, тоже вместе, начиная от дружеской просьбы вдогонку в коридоре — «займи мне очередь, Таня!» насчёт гостиничного буфета.

Только мужья разные… им нечего делить и не из-за чего ссориться.

Вот только заграницей свою долю славы получила только пока Таня. Осенью 1933-го в Риге, во «временно отдельной и заграничной Латвии», сразу за ней — в Литве. А чуть позже, по настоящему — в США, на сцене «Карнеги-Холла» в Нью-Йорке, на Манхэттене. За которым были другие, с блеском прошедшие выступления в Детройте, Чикаго, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе. И на обратном пути — в Италии, в Генуе.

Советский балет заметили, но покорить мир по настоящему, подобно звёздам русского балета раньше, помешала проклятая война, разразившаяся в Европе.

Пришедшая затем и в Союз..

Гале же пока не удалось побывать за границей. Хотя вызванная специально из Ленинграда в Москву, в Большой Театр, танцевать 28 сентября 1939 года Одетту-Одиллию перед Риббентропом, приехавшим на переговоры, она уже давно была признана самим Сталиным «классикой балета». Никто, разумеется, позже из официальных критиков и слова худого не мог сказать в адрес Гали после слов из уст вождя, заметившего когда-то юное дарование. Только шепотки и очередные сплетни про её личную жизнь и смену супругов и любовников..

Тогда, в 1939-м, тот самый, сидевший в царской ложе Большого театра, с роскошным бриллиантовый кольцом на пальце немецкий министр иностранных дел, вполне себе искренне хлопал ей, отослал с сотрудницей германского посольства цветы. А в октябре Улановой пришло официальное письмо от одного немецкого импрессарио с предложением гастрольной поездки по Германии.

Галя отказалась — война, несмотря на последовавшие увещевания немца о том, что «у них всё спокойно».

А в 1941 немцы сами принесли войну в СССР.

Многие из коллектива театра, вполголоса поругивали и в ноябре-декабре 1941-м решение об эвакуации — «..зачем? Немцев у Смоленска и Таллина остановили..» были недовольны условиями в Молотове и холодностью к балету местной провинциальной публики по сравнению со столичной.

Никаких оваций, никаких толп поклонников… растопить лёд удалось только в 1942-м. И что здесь сыграло большую роль — было не ясно. Обе они тогда поначалу тоже сердились — зачем нас в эвакуацию в эту глушь отправили? В обратную сторону только после войны пустят. Терять годы здесь..

Но то ли постоянная самоотдача артистов, то ли выступления театральных выездных бригад перед ранеными, а, может, и личная помощь некоторых артистов, как Таня, после представлений ходивших помогать с ранеными в госпиталя, поменяла отношение местных. А недовольные из коллектива сами умолкли насчёт эвакуации и «неблагодарной публики» после германских химических авиабомбардировок Москвы, Ленинграда и других городов. Все, особенно не досчитавшиеся родственников, мысленно примерили случившееся на себя..

Но Таня, тоже уже вкусившая перед войной славы в СССР, всё не могла забыть свою поездку в 30-х на гигантском немецком лайнере «Европа», владевшим несколько лет «Голубой лентой Атлантики». Роскошь его внутреннего обустройства пленила её, весь мир казался ждущим именно их обеих, росших в голодные послереволюционные годы и обучавшимся в Петроградском театральном училище, в котором тогда простая рисовая каша являлась редким лакомством.

И вот сейчас, эта девочка из-за океана… отказавшаяся от собственной театральной карьеры ради кинопроб в новом виде искусства, расцветшим на потеху масс, наплевала и на него. Чтобы строить карьеру вблизи высшей американской власти и… растереть в пыль и сей очередной шанс, что щедрой рукой подкинула ей судьба.

Всё — ради будущего мужа?

Им обеим, особенно Гале, с детства знавшей от родителей из театральной среды, что лучше сразу определиться с выбором — «дети или сцена», подобное пренебрежение удачей казалось кощунственным. Но девушка была им интересна… как и её загадочный друг. Тайна влечёт всегда.

Галя уже откровенно делится соображениями с Таней:

— Тебя заметили за границей лично в тридцатых. Меня, надеюсь, тоже увидят. Тот, вышедший перед самой войной «Киноконцерт», где мои кадры, вперемешку с Лемешевым, Михайловым и Руслановой, переводят сейчас в США и Великобритании. Только название у англичан какое-то странное ему дают… «Russian Salad». А то, что даже такое стало возможно… ты просто представь — эта девочка, показывавшая нам сегодня свой личный фотоальбомчик… ну да, с тем фото 1939 года, где она, совсем юная выступает в роли гавайской аборигенки в каком-то «Orpheum Theatre» в канадском Ванкувере в постановке «Waikiki Revue», сейчас приехала к жениху в СССР… о чём это говорит?

— Что у нас будет больше отношений с заграницей? Мы ведь теперь союзники навсегда?

Действительно, навсегда?

Странноватый её избранник. Огромный, хотя и весьма симпатичный молодой мужчина, смотрящий на всех каким-то отрешённым взглядом. В нём нет привычного для них восхищения и преклонения перед ними.

Редко встретишь такое. В СССР. Особенно в столицах — старой и новой, они — светила первой величины.

— Он смотрит словно сквозь меня. Как на мёртвую… как на застывшую статую, которой не суждено ожить… - делится Галя со своей подругой впечатлениями о молодом человеке девушки из-за океана, наплевавшей на призрачный блеск сцены и большого экрана.

Но что-то ведь нашла «Марго», как её зовёт этот, не менее самой Гали, обласканный властью, занятый созданием каких-то расчётных машин лауреат ТОЖЕ(!) Сталинской Премии, в гражданине СССР, пленившем заграничную красотку?

— У него, конечно, не как у Толстого, личный гараж с тремя авто и двумя шофёрам, но тоже… какая машина!

— ..Эту девушку я приметила ещё в начале мая… - замечает Таня, переключаясь с машин на обсуждение персон новых знакомых. В первую очередь, конечно же, Маргарет.

Мимо такой не пройдешь и не забудешь!

Как она одевается! Очень и очень смело и непривычно. Мало того, что в брюках из неизвестной синей ткани, так ещё и в обтяжку. Народ головы сворачивает себе, а ей, да и ему — хоть бы хны.

С одной стороны, слова «вызывающе» и «вульгарно» так и просятся к месту, с другой — с её костями только такое и носить. Очень хороша собой. Пожалуй, я бы не рискнула такое носить. Или рискнула? Выглядит потрясающе. Нам ведь тоже пойдёт, уверена. Чем мы хуже?