Я сижу на полу, сдувая пыль с обложек книг, лежащих стопкой в углу. Перебираю их, вижу принадлежавший Нику томик Гарди и пролистываю выцветшие страницы.

Под клапан суперобложки засунуты две фотографии.

Те самые, которых недоставало среди фотографий со дня финального матча. Два снимка, которые доказывают, что мама была убита. И объясняют, почему.

Ясмотрю на фото. Все эти годы они были спрятаны здесь. Последний человек, который их касался, – моя мама.

Она должна была увидеть на них то, что сейчас вижу я. И попытаться получить ответы.

Вечером накануне своей смерти она пошла за этими ответами, все еще надеясь, что ошибается. Ей хотелось верить в лучшее.

То, что произошло в тот вечер, ее не успокоило. На следующее утро, когда она накричала на меня, мучившегося похмельем в постели, она все еще была расстроена своим открытием. Она вышла из дома в тревожном настроении: ей казалось, что ее предали, но она не была в этом до конца уверена.

Сев на кровать Ника, я беру в руки первую фотографию – снимок сделан мгновения спустя после того, как команда-победительница позировала со своим трофеем. Ребята уже расходятся, Джеймс Райт все еще крепко держит кубок, но стоит теперь спиной к камере.

Фил Дурли снят в прыжке.

Рядом с мальчиками замерли Абигейл Лангдон и Джоузи Фэрчайлд.

Фрэнсис Ричардсон их уже не обнимает.

Теперь их крепко обхватил за плечи его сын Джейк в своей белоснежной майке.

Я вынужден сделать усилие, чтобы взять в руки вторую фотографию. Ее-то и не могла объяснить себе моя мама.

Она сделана после объявления победного счета и отражает момент восторга, но меня повергает в настоящее отчаяние.

Торжествующий Джейк Ричардсон, широко раскинув руки, стоит у углового флага. Он победно улыбается женщине, которая, ликующе вскинув руки, застыла на боковой линии. Ее лицо озарено гордостью, и это та самая женщина, которая годами ранее в заметке «Ричмонд Таймс» названа Мэри Хесс. Но снимок сделан в то время, когда она уже сменила фамилию, выйдя замуж.

Теперь она зовется Мэри Кранфилд.

Когда я спускаюсь с верхнего этажа своего дома, мои ноги будто налиты свинцом. Взявшись за входной замок, я останавливаюсь. Дом Кранфилдов был моей тихой гаванью, местом, где я чувствовал себя любимым. Где я прятался от мира. Войдя в этот дом сейчас, я положу конец всему этому.

Я открываю дверь и медленно-медленно бреду вдоль пустынного парка. Утреннюю тишину нарушает только гул пролетающего самолета. Я проходил этим путем тысячи раз, и тем же путем прошла моя мама в самый первый день приезда Кранфилдов в Хадли. Я смотрю на небо. Я помню, как радовалась она, что спустя два года после смерти Ника у нас появились новые соседи. Для нее это стало надеждой на перемены к лучшему.

Стоя перед их домом, я снова гляжу на фотографии, понимая, какую бурю эмоций вызвали они у мамы. Почему миссис Кранфилд так неистово ликовала после школьного матча по регби, сыгранного столько лет назад? Ведь тогда ничто еще не связывало ее с местной жизнью. Догадалась ли мама, что такая связь все же существует? Этого я не знаю, но уверен, что она предоставила миссис Кранфилд возможность объясниться. Вечер накануне своей смерти мама несомненно провела с жившей по соседству подругой, пытаясь добиться от нее ответа. Однако полученный ответ – каков бы он ни был – ее не удовлетворил. Поглощенная своим открытием, она на следующее утро шла к станции «Сент-Марнем», борясь с мыслями о кошмарном предательстве.

Проходя вдоль дома, я заглядываю в кухню Кранфилдов: над плитой висят старые сковородки, потрепанные кулинарные книги сложены аккуратной стопкой, из окна доносится манящий запах домашней стряпни.

Я тихо открываю заднюю дверь.

Мистер Кранфилд сидит за столом, покрытым старой выцветшей синей скатертью. Он ошеломленно смотрит на железнодорожный билет, прислоненный к деревянной мельнице для перца. Заметив меня, он кладет его на стол и подталкивает ко мне. Я вижу, что это билет с вокзала Кингс-Кросс до Лидса и обратно, датированный прошлой средой.

– А мне она сказала, что ездила на экскурсию в Чотон-хаус[15] вместе с членами своего книжного клуба. Я еще говорил, что ей повезло с погодой.

Я медленно двигаю билет обратно по столу. Сделав шаг вперед, я вижу, что дверь в гараж приоткрыта. Посредине гаража стоит кухонный стул с подушечкой на сидении. Над ним висит веревочная петля.

Я кладу руку на плечо мистера Кранфилда, и он поднимает на меня глаза.

– Нет, – говорю я ему.

Миссис Кранфилд, – окликаю я негромко, – нам нужно поговорить.

Ответа нет, и я осторожно прохожу из кухни в коридор и дальше в гостиную в передней части дома. Дверная ручка скрипит, когда я поворачиваю ее, чтобы войти в комнату. Возле камина в своем любимом кресле с высокой спинкой сидит Мэри Кранфилд.

– Я так надеялась, что это будешь не ты, Бен, – говорит она, когда я тихо вхожу.

– Джордж? – помолчав, спрашивает она и на мгновение прикрывает глаза. – Он был хорошим мужем.

– Он и сейчас такой, – откликаюсь я и слышу, как она медленно выдыхает.

– Иногда самые сокровенные секреты – те, что скрываешь от себя сам, – говорит она. – Не думаю, что он хотел об этом знать.

Мои руки напряжены – оказывается, я все еще сжимаю две фотографии.

– Сядь, посиди со мной в последний раз, – говорит миссис Кранфилд, указывая на покрытый ковром диван.

Я подхожу и сажусь рядом с ней.

– Как же я хотела найти их! – говорит она, глядя на снимки. – И не то чтобы я не старалась. Вроде всюду посмотрела, – улыбается она, – но речь-то про твою семью, так что это только справедливо, что нашел их именно ты. Можно взглянуть поближе?

Миссис Кранфилд расстегивает сумку в поисках очков.

– Я знаю, они где-то здесь. На кухне же их нет? – спрашивает она. – А-а, вот они. Без них я теперь ничего не вижу.

Она говорит почти обыденным тоном.

Я передаю ей фотографии.

– Я выгляжу тут такой молодой, – бормочет она. – Удивительно, что ты меня узнал. И Джейк совсем юный. Как же он радуется!

Я убеждаю себя, что в ее голосе слышится раскаяние.

– Вы ведь мать Джейка, да? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает она, легонько кивая и продолжая смотреть на фотографии, лежащие у нее на коленях. – И мне нравится думать, что я его ангел-хранитель.

Она протягивает ко мне руку, но я не двигаюсь.

– Его у меня забрали, Бен, – произносит она неожиданно резко. – Забрали всего через два дня. Они ничего мне не оставили, кроме комбинезончика, который я на него надела. Он был недостаточно хорош для них.

Она смотрит поверх очков, и в ее глазах полыхает гнев.

– Джейк – мой сын.

– Расскажите мне, что случилось, – говорю я.

– Я сделала все так, как они сказали, и меня отправили обратно в Ирландию. Я пыталась его забыть, но не смогла. Я же была его матерью. Мне следовало быть рядом с ним, чтобы заботиться о нем. Разве Кэтрин Ричардсон могла дать моему мальчику ту любовь, в которой он нуждался?! А что до его отца…

Миссис Кранфилд останавливается.

– …про него и говорить нечего. Джейку была нужна я. Его мать.

– Как вы его нашли?

– Это-то было несложно. Фрэнсис Ричардсон и не думал прятаться. Я решила следить за их жизнью. Сначала я приезжала редко, потом – все чаще и чаще. Через несколько лет я стала бывать в Сент-Марнеме пару раз в неделю. Это были счастливые дни. Я так подгадывала поезда из северного Лондона, чтобы успеть посмотреть на Джейка, который на большой перемене играл на площадке. Потом обедала в городе, а позже любовалась тем, как он бегает у пруда. Мать гуляла с ним редко – почти всегда няня. Они не обращали на меня внимания. Я мечтала поговорить с ним, обнять, но понимала, что надо дождаться подходящего момента.