– И что же вы сделали?

Миссис Вокс благодарит официанта, который принес ей вторую чашку капучино. Некоторое время она смотрит на меня, явно обдумывая свои следующие слова.

– Я поехала в Фарсли. Не спрашивай, зачем. Не знаю, что я хотела там увидеть. Я вовсе не думала, что пройдусь по главной улице и сразу встречу Абигейл Лангдон. Я провела в городе пару часов и вернулась домой.

– Как вы и сказали, горе может толкнуть на необъяснимые поступки.

– Да, может, – откликается миссис Вокс. – Неделю спустя Уилсон снова попыталась связаться со мной.

– Как вы думаете, чего она хотела?

– Добиться какой-нибудь истории. Раздобыть скандальные подробности о Питере. Уилсон не знала его, не знала, какой это был замечательный человек. Она увивалась возле меня, прикидываясь другом, а на самом деле хотела опорочить Питера.

Сидя за столом напротив миссис Вокс, я вижу, что все это по-прежнему болезненно для нее и что она стремится защитить память мужа.

– Питер никогда не был так горд, как в тот день, когда его назначили директором школы. И это говорю тебе я, мать двоих его детей! Но в этом-то все и дело: Питер считал всех учеников школы своими детьми. Все его решения были взвешенными, и самым главным для него было благополучие каждого ребенка.

Я отхлебываю кофе.

– Сколько лет он был директором?

– Пять лет, до тех пор, пока Саймон и Ник…

Я молча киваю.

– Он совершенно не ожидал, что получит эту должность. Когда объявили о вакансии, мы с ним решили, что он ничего не потеряет, если подаст заявку. Но все смотрели на него как на аутсайдера, – говорит миссис Вокс, постепенно успокаиваясь. – До финала добрались двое: Питер и Э. Э. Хэтэуэй, тогдашний заместитель директора. Звали его Эрнестом, а что значит второе Э, я понятия не имею. Сейчас он, должно быть, уже совсем старый, но, думаю, что он по-прежнему живет в одном из многоквартирных домов в дальней части Сент-Марнема. Его взгляды были устаревшими даже тогда, двадцать пять лет назад. Он верил в жесткую дисциплину, в то, что детей нужно контролировать, а их мнение можно не учитывать. Они с Питером расходились буквально во всем. Питер был новатором, хотел, чтобы ученики стали центром школы, хотел начать все заново. Он составил собственную программу и с таким энтузиазмом изложил ее Совету управляющих, что вопреки всему новым директором назначили именно его, человека совершенно неопытного, к тому моменту – всего лишь завуча седьмых классов.

Питер надеялся, что Хэтэуэй уволится или мирно уйдет на пенсию, но тот решил всячески ему мешать. Пытаясь как-то справиться с Хэтуэем, Питер назначил его завучем шестых классов. Он знал, что старшеклассники не примут того всерьез, потому как основы школьной культуры закладываются еще в начальной школе. Хэтэуэй быстро понял, что Питер перевел его на вторые роли, отстранив от принятия решений. Оказавшись, так сказать, на задворках, он стал искать способы навредить Питеру. В Совете управляющих оставались люди, поддерживавшие Хэтэуэя, и он легко нашел сторонников, когда начал призывать к укреплению дисциплины.

Питер верил, что если предоставить Хэтэуэю полную свободу действий, тот погубит себя сам, и поэтому согласился пересмотреть школьные правила поведения. Но – с одним условием: ученики должны были иметь право голоса. И вскоре на Хэтуэя начали поступать жалобы. Сначала от родителей, потом от кого-то из бывших учеников и, наконец, от старшеклассников. С дисциплиной явно перегнули палку, школьников держали в ежовых рукавицах. В какой-то момент заговорили даже о вмешательстве полиции, и тогда Питер воспользовался случаем и решил действовать. На предложение уйти в отставку Хэтэуэй ответил категорическим отказом. Питер пригрозил ему, сказал, что если не получит заявление об отставке в течение сорока восьми часов, то проведет полное расследование, призвав в свидетели бывших учеников за последние двадцать лет.

Хэтэуэй уволился на следующее утро, и это утвердило Питера в мысли, что теперь он в силах сделать все, что нужно для учеников школы. Он говорил, что сожалеет лишь о том, что не помешал Хэтэуэю стать заместителем директора в школе Герцога Туикнемского.

Миссис Вокс делает паузу, размешивая шоколадную пенку.

– День этого чертова финала по регби был одним из тех немногих дней, когда мы виделись с Хэтэуэем после его увольнения. Он так надменно держал себя с Питером… Мы радовались победе немного по-детски… возможно, слишком рьяно. В тот вечер мы с Питером выпили столько шампанского, что ему пришлось отменить утреннее совещание.

Крепко сжав чашку, миссис Вокс наклоняется ко мне.

– Я пытаюсь объяснить тебе, Бен, что Мадлен Уилсон не видела перед собой этого человека, человека хорошего и искреннего, стремившегося сделать все, что в его силах.

– А что же она видела? – спрашиваю я.

– Скорее слышала. Всякое разное, связанное с Лангдон и Фэрчайлд; сплетни, клевету. «Возможно, дисциплину все же следовало подтянуть; Питер слишком резко менял школьную культуру и учился прямо по ходу дела». Я больше не хотела с ней общаться и от дальнейших встреч отказалась.

Допив кофе, миссис Вокс просит у официанта счет.

– Я угощаю, Бен, – говорит она, доставая из кармана кредитку. – И о чем бы тебя ни спрашивали в полиции, помни, пожалуйста, что мы с тобой единственные настоящие жертвы этого преступления.

Я смотрю на сидящую напротив меня миссис Вокс и ненавижу себя за то, что невольно думаю о Мадлен. Мадлен Уилсон достигла своего положения не тем, что публиковала беспочвенные слухи. У нее есть журналистское чутье, и в любой истории она умеет докапываться до правды. Вот почему в нашей профессии ей нет равных.

Какую же историю она пыталась раскопать?

И отчего Элизабет Вокс решила не рассказывать мне ее?

Холли Ричардсон сидела на корточках в домике из подушек, выстроенном на полу в ее гостиной.

– Мама, не вставай, а то ты крышу свалишь, – сказала Алиса, стаскивая вместе с Максом с дивана еще две подушки, чтобы приделать к своему сооружению очередную комнату.

– Я не встаю, я просто пошевелила ногой, чтобы она не затекла, – сказала Холли.

– Мы с твоей мамой уже не так молоды, – сказала Сара Райт, втискиваясь рядом с Холли.

– Что такое «затекла»? – спросил Макс.

– Это когда слишком долго сидишь в одном положении и нога начинает болеть, – объяснила Сара.

Холли вытянула ногу.

– А я могу так сидеть, и мне не больно, – сообщил Макс.

– Станешь постарше – будет, – отозвалась Сара.

– Ты, мама, старая! – объявила Алиса, и они с Максом отправились искать по дому новые подушки для своей стройки.

– Похоже, я начинаю это чувствовать, – грустно сказала Холли подруге.

Устроившись рядом с Сарой в подушечном домике, она смотрела на хлопотавшую дочку и чувствовала себя в безопасности. С Сарой она познакомилась несколько лет назад, когда Сара и ее (теперь уже бывший) муж Джеймс купили дом на краю Хадли-Коммон. Женщины сразу сблизились, и Холли с удовольствием знакомила новую подругу с Хадли. Это был ее родной город, в нем она прожила всю свою жизнь, в нем жили все ее друзья.

А теперь она отчаянно стремилась сбежать из него.

– Ты же придешь к нам завтра на вечеринку? – просительным тоном сказала она, отпив чаю из чашки, чудом уцелевшей в эпицентре строительства.

– Ни за что не упущу такую возможность, – откликнулась Сара – Кто же откажется от шанса побродить по дому твоих свойственников?

– По-моему, Кэтрин использует дизайнеров по интерьеру в режиме нон-стоп. Как к ней ни придешь, всегда что-то новенькое. Страшно представить, сколько все это стоит, но ее это, похоже, не волнует. Да и Фрэнсиса тоже, если уж на то пошло.

– Хотела бы я иметь такого мужа.

– Правда?

– Ну, может, и нет. Но родители у него что надо.

– В каком-то смысле, да.

– И они явно без ума от Алисы.

– Угу. По крайней мере Фрэнсис. Насчет Кэтрин я иногда сомневаюсь.