Поскольку между сменами делать Коррин было особо нечего, она стала каждое утро гулять у моря. Дышать свежим весенним воздухом гораздо приятнее, чем сидеть взаперти в квартирке, куда она обычно возвращалась такой усталой, что тут же ложилась спать. Поначалу Коррин не решалась уходить по берегу слишком далеко (а откидывать капюшон так до сих пор и не привыкла), но со временем стала все больше ценить эти прогулки.

Проходя мимо дорогущих квартир, окна которых смотрели на берег моря, она воображала, что сама живет роскошной жизнью в одной из них. Она бы наняла Эдди поваром и каждое утро заказывала ему английский завтрак. После этого она бы часок лежала на солнце, а потом долго нежилась в горячей ванне. Окна у нее были бы распахнуты настежь, днем и ночью, зимой и летом, чтобы мрачные воспоминания улетали прочь. И каждый день она садилась бы на своем балконе и съедала по три пирожных с кремом, пока не стала бы такой же толстой, как мисс Канлифф.

– Простите! – воскликнула она, быстро опуская голову и отступая в сторону.

Она и не заметила, как налетела на идущую навстречу пожилую женщину.

– Надо смотреть, куда идете, – проворчала та. – Вы могли сбить меня с ног.

Но натянувшая поглубже капюшон Коррин была уже далеко.

Теперь она шла, внимательно глядя перед собой. За Дилом дорожка стала пустынной, и она смогла смотреть на море. На галечном пляже двое рыжих мальчишек смеялись, запуская китайского змея-дракона. Коррин была уверена, что у них ничего не выйдет, – змей был слишком велик. Проходя мимо, она улыбнулась, слегка удивившись, что дети не в школе. Меня это не касается, сказала она себе; она уже давно поняла, что никакие поступки других людей не имеют к ней отношения.

Дорожка сузилась, и она пошла медленнее. Приостановилась при виде двух женщин средних лет, раздевшихся до купальников и направлявшихся к воде. Дул весенний ветерок, и Коррин поразила их смелость: обе без колебаний бросились в Ла-Манш и принялись энергично рассекать волны. Тропинка почти опустела, и Коррин решила посидеть немного на выцветшей деревянной скамейке, откинув капюшон и подставив лицо теплому весеннему солнцу. Не прошло и трех минут, как одна из женщин выскочила из воды и, вся дрожа, побежала заворачиваться в полосатое розовое пляжное полотенце. Вторая продолжала плавать, делая вдох на каждом энергичном гребке. Коррин улыбнулась и подумала, что мисс Канлифф в молодости тоже бы так могла.

Подходя к Уолмеру, она поравнялась с коротким рядом стоявших на первой линии домов и, когда из-за белого штакетника ей улыбнулась старушка, возившаяся с ярко-желтыми цветами, поняла, что у нее по-прежнему откинут капюшон. Коррин снова опустила его на лицо и поспешила вперед; ступала она осторожно, потому что тропа становилась все более каменистой. С одной стороны дорожки стоял ряд пляжных хижин в пастельных тонах – они явно знавали лучшие времена. Коррин никогда не могла понять, что за удовольствие сидеть в такой развалюхе и часами пялиться на волны; их вид и сейчас удручил ее. Однако на подходе к «Шетландскому гербу» ее настроение улучшилось.

Коррин как раз подошла к пабу, когда из-за одной из пляжных хижин медленно выбрался черный лабрадор. Женщина присела на корточки и протянула руку, поджидая, пока собака решится приблизиться.

– Привет, парень!

Пес обнюхал ее пальцы, прежде чем позволил себя погладить. От прикосновения он вздрогнул. Под клочковатой шерстью прощупывались ребра, и Коррин почувствовала острую жалость. Погладив его еще разок, она встала и направилась к двери. Пес потрусил рядом.

– Тебе со мной нельзя. Давай-ка посмотрим, где ты живешь, – предложила она, нагибаясь, чтобы взглянуть на ошейник, и только тут заметила, что ошейника нет. – Придется тебе самому искать дорогу домой. Иди давай. Тут для тебя ничего нет.

И, прежде чем войти в паб, подтолкнула собаку в сторону хижин.

В баре Коррин заказала пинту сидра и пирог с говядиной и луком, не забыв отвернуть лицо от протянувшего ей кружку бармена. Она пила с таким наслаждением, что когда принесли пирог, кружка уже наполовину опустела. Выйдя наружу, она обрадовалась, увидев свободный столик. Села, проткнула вилкой корочку пирога; от вывалившейся на тарелку обильной начинки пошел пар. От запаха хорошо прожаренного лука и свежего теста у нее потекли слюнки.

– Это не для тебя, – покачав головой, объяснила она вновь появившемуся рядом лабрадору.

Пока она смаковала начинку, пес не сводил с нее печальных глаз.

– И нечего так на меня смотреть! – Коррин повернулась к лабрадору спиной и принялась за тесто.

Но когда он коснулся лапой ее ноги, ей все же пришлось взглянуть на него.

– Ты очень голодный, да? – спросила она, отхлебнув сидра. – Ну вот тебе, лови! – И она бросила ему кусочек корки.

Посмотрела на грустную песью морду, добавила мяса и предупредила:

– Это все!

Мгновенно проглотив подачку, пес вернулся за добавкой.

– Я что тебе сказала? – Коррин с улыбкой погладила костлявую собачью спину и бросила на землю еще один кусочек. – Это точно последний, – показала она ему один палец.

– Эй! – донеслось с пляжа.

Коррин оглянулась и увидела бородача со свисающим из-под майки животом, карабкающегося вверх по усыпанной галькой тропинке.

– Убери руки от моей собаки, – рявкнул он.

– А чего ж ты за ним не присматриваешь? – огрызнулась Коррин.

– Тебе-то какое дело?

Коррин промолчала.

– Барс, ко мне! – крикнул бородач. – Барс!

Лабрадор не двигался. Мужчина встал прямо возле столика Коррин, и пес чуть придвинулся к ней.

– Похоже, не нравишься ты ему, – сказала Коррин. – Он тебя типа боится. Может, кормить надо получше?

– Я спросил, твое какое дело?! – заорал бородач, хлопнув жирными ладонями по столу и нависнув над ней.

Коррин быстрым движением схватила вилку и воткнула ему в руку. Брызнула кровь. Мужик завопил… собака метнулась прочь.

Коррин вскочила, перепрыгнула через заборчик вокруг паба и побежала по дорожке обратно к Дилу.

– Сука проклятая! – орал бородач, выдергивая вилку. – Ну, я тебе покажу!

Она обернулась на бегу и увидела, что по руке, которую он прижимает к груди, струится кровь.

– Беги, сука, беги, – кричал он. – Я на тебя в полицию пожалуюсь.

– А я на тебя в ОБЖ.

– В ОЗЖ[5], дура ты набитая!

– Да какая разница! – отозвалась Коррин, показав ему средний палец.

Но, когда она отвернулась, ее глаза наполнились слезами: похоже, она и вправду дура.

Яне хочу даже слышать об этом, Бен, – говорит Мадлен, едва я вхожу в ее кабинет и закрываю за собой дверь.

Не поворачивая головы от экрана, она протестующе выставляет перед собой ладонь.

– Нам нужно повысить посещаемость сайта, и ради этого мы сделаем все возможное. Не сомневайся: мы найдем для твоей мамы правильные слова.

– А что если я соглашусь написать о ней сам? – говорю я, шагнув к ее столу.

– Согласишься? – Мадлен наконец поворачивается ко мне.

– Возможно. На моих условиях.

– На твоих условиях? И что это за условия?

– Я расскажу о расследовании, которое собираюсь провести.

– Нет, – отрезает Мадлен. – Это не то, что нужно читателям.

– Со смертью мамы связаны вопросы, на которые пока нет ответов, – говорю я, выдвигая стул так, чтобы сидеть прямо напротив начальницы. – Я лишь теперь понял, что никогда не верил, будто мама могла вот так вот уйти из жизни. И я хочу воспользоваться случаем и разобраться в том, что произошло.

– Я сказала – нет. Точка!

Повисает пауза. Затем Мадлен перегибается через стол:

– Бен, ты не узнаешь ничего нового. Напиши мне лучше тысячу слов о своих отношениях с мамой и о своих надеждах на будущее. Мы сделаем новую фотосессию у тебя дома в Хадли. Читателям это понравится, и мы растиражируем эту публикацию во всех СМИ. А я выплачу тебе бонус – десять тысяч фунтов.