Разумеется, Мадлен, только начавшая тогда карьеру местного репортера и стремившаяся побыстрее чего-то добиться, не могла не познакомиться с Истом. Судя по его сообщению, можно предположить, что он поговорил с Уиллом. Я не знал, что Ист в прошлом был как-то связан с моей начальницей, зато знал, что Мадлен никогда не обрывает однажды налаженные контакты.

Рассудив, что большинство поездов выбилось из расписания и поэтому в метро тоже можно застрять, я решаю добираться до стеклянной башни, где находится наш офис, пешком, вдоль реки. Небо ясное, на воде пляшут солнечные лучи, и набережная Виктории, по которой я иду, кишмя кишит туристами. После десяти минут лавирования в толпе и все еще страдая от последствий вечеринки, я покупаю очередной кофе, надеясь, что он вдохнет в меня новую жизнь. Потом сажусь на скамейку напротив шекспировского «Глобуса», пью флэт уайт и глазею по сторонам. В кофейне на набережной заказывают кофе представители трех поколений одной семьи. Оживленно болтающие бабушка, мама и дочь дружно смеются над шуткой бариста. Улыбчивые, веселые, явно наслаждающиеся обществом друг друга, весенним солнышком и вообще окружающим миром. Они полны семейного тепла, которого мне так не хватает.

Входя в наше здание, я снова возвращаюсь мыслями к тому, что происходило с мамой в первые дни после освобождения Абигейл Лангдон и Джоузи Фэрчайлд. В ее голосе звучали тогда такие злость и горечь, что я срочно приехал из Манчестера домой. Мама была одновременно разъяренной и грустной. Она не могла понять, почему их тюремный срок оказался таким коротким. Почему им предоставили второй шанс? Ведь у Ника второго шанса не было.

Выход Лангдон и Фэрчайлд на свободу широко освещался в прессе. В наши края снова слетелись телевизионщики, и журналисты осаждали маму просьбами об интервью. Статья в «Дейли мейл» под заголовком «зло» сопровождалась двумя самыми известными снимками девочек, сделанными полицией, – на них обе они улыбались. «что с ними станет?» – спрашивала газета об этих объектах национальной ненависти.

Похоже, я тогда не до конца понимал, насколько их освобождение возмутило и расстроило маму. Если уж меня охватили злость и подростковая жажда мести, то каково было ей выносить мысль о том, что убийцы ее сына на свободе? Почему же спустя всего неделю она связалась с Лангдон? Можно представить тот безнадежный ужас, который она испытала в ожидании ответа… так что же заставило ее написать это загадочное письмо?

Выйдя из лифта, я направляюсь прямиком в кабинет Мадлен.

Пока Алиса и Макс веселились в спортивном уголке в конце сада, Холли Ричардсон решила, усевшись на лужайке, перезвонить мужу.

– Привет, – сказала она. – Как дела?

В ответ прозвучал рассказ об упущенных возможностях, о покупателях, которые не видят своей выгоды, когда она прямо у них под носом, и о перепалке с крупнейшим клиентом – все как обычно. Холли слышала такое не раз.

– Не падай духом, – сказала она, пытаясь противостоять хроническому пессимизму Джейка. – Никогда не знаешь, что ждет тебя впереди.

Откинувшись на траву и отодвинув телефон от уха, Холли думала о том, сколько раз ей приходилось выслушивать истории о его унижениях, о том, каких высот они могли бы достичь с его стартапом, если б только его отец оказал им поддержку.

– Я знаю, Джейк, знаю. Это было так несправедливо, – привычно согласилась она.

Может, все и было бы иначе, если б Фрэнсис дольше помогал им, но он одолжил Джейку деньги на два года и на следующий же день после истечения срока ссуды потребовал их назад. Получив в ускоренном порядке контроль над бизнесом, три месяца спустя он мейлом сообщил Джейку, что продал его. Теперь Джейк был региональным менеджером в созданной им же самим компании.

Джейк то и дело жаловался Холли, что напрасно взял деньги у отца. Даже сейчас, через пять лет, Джейк постоянно жалел об этом решении. Страдая от отцовского гнета и насмешек, он отчаянно стремился доказать, что великий Фрэнсис Ричардсон – бывший военный, заработавший миллионы в Сити, – неправ. Снова прижав телефон к уху, Холли услышала, как Джейк стукнул рукой по рулю.

– Осторожно, не залезай слишком высоко, – крикнула она Максу Райту, который карабкался по ступенькам.

– Мы в саду, – вернулась она к разговору с мужем.

У того отменились назанченные на вторую половину дня встречи с клиентами, и он сидел в машине на парковке мотеля.

– Возвращайся домой, – сказала Холли, прекрасно зная, что гордость ни за что не позволит Джейку вернуться раньше времени: это значило бы, что он не справился с привлечением клиентов. Она увидит его только завтра поздним вечером.

Тут к ней подбежала Алиса.

– Папа! – кричала она.

– Хочешь поздороваться с папой? – спросила Холли, протягивая дочери мобильник.

– Привет, папа, – проговорила Алиса и принялась рассказывать последние новости.

Они ходили на качели, какой-то мальчишка дернул ее за волосы, Макс сказал ему, что он плохой, Макс с ними пообедал, а чай пить не будет.

– Папа, я тебя люблю, – закончила она и убежала обратно в сад.

– Люблю тебя, Джейк, – сказала Холли заученным тоном.

Она снова пообещала не открывать пришедшую утром посылку. И они договорились, что постараются повеселиться на своей субботней вечеринке. Так здорово, что родители Джейка устраивают ее у себя, и, конечно, это никак не связано с их желанием подчеркнуть собственное превосходство.

Ей невольно вспомнился день свадьбы, которую тоже проводили родители Джейка. Ее собственная мать была потрясена этой безудержной демонстрацией богатства. Прежде чем повести Холли к алтарю, мать взяла с нее обещание, что для Холли материальные блага никогда не будут так же важны, как для Ричардсонов. Холли тогда высмеяла ее опасения, но спустя четыре дня в Монте-Карло, любуясь из кровати восходом солнца, внезапно поняла, что мать имела в виду. Посмотрев на спящего мужа, за которого она вышла в двадцать три года, увлекшись всякой блестящей мишурой, Холли вдруг осознала, что никогда по-настоящему не любила его.

Теперь, удивляясь тому, как быстро пролетели семь лет, она гадала, женился бы ее муж на ней снова, если бы мог вернуться в прошлое.

Что бы сделала она, появись у нее такая возможность, Холли знала точно.

Коррин Парсонз покрутила головой и потерла поясницу. Двойные смены ее всегда утомляли, и с каждым разом все больше. Утром пришлось сажать мисс Канлифф на стоявший возле ее кровати переносной туалет, чтобы она могла облегчиться, а для этого всегда требовались двое. Восьмидесятивосьмилетняя женщина каким-то образом умудрялась быть в три раза тяжелее Коррин. Свой небольшой вклад в это несомненно вносили ежедневно доставляемые из ближайшей пекарни свежие кремовые пирожные. Коррин понятия не имела, почему мисс Канлифф могла себе это позволить. Коррин она никогда не предложила ни пенни.

В интернате «Солнечное море», расположенном на задворках Дила, Коррин получала минимальную зарплату, даже если работала по четырнадцать часов целые ночи напролет. Вчерашняя двойная смена, по крайней мере, даст ей небольшую прибавку в конце недели.

Выходя из интерната, она взглянула на часы. Пол-одиннадцатого. Впереди – целый день. Она задержалась на полчаса, чтобы помочь Эдди разгрузить продукты, потому что у него всегда можно было чего-нибудь перехватить, если дома кончались запасы. Зная, что Молли не станет оплачивать ей эти лишние тридцать минут, она сунула пару упаковок сосисок и классный бифштекс в глубину холодильника. Заберет их завтра утром, когда Молли не будет на работе.

Быстро перейдя набережную, Коррин направилась в кафе «Приморское». В животе у нее заурчало, и она вспомнила, что последний раз ела вчера вечером: перекусила холодной картофельной запеканкой, оставшейся от ужина обитателей интерната. После полноценного английского завтрака и двух чашек чаю она снова почувствовала себя человеком, а выйдя на улицу, увидела, что облака рассеиваются. Улицы начали заполняться туристами, и, надеясь, что скоро выглянет солнце, Коррин зашагала по тропе вдоль берега в Уолмер; дотуда было всего две мили.