– Только попробуй! Тогда твоим друзьям-копам придется навещать тебя в приюте для бездомных.

Коррин подвинулась поближе и оперлась о прилавок, коснувшись ногой его руки.

– Если они снова придут, скажешь им, что я уехала на несколько дней?

Чад легонько прищелкнул пальцами.

– Так теперь ты меня кое о чем просишь?

– Да ладно тебе, – ответила Коррин. – На той неделе мы неплохо провели время, но что было, то прошло.

– А зачем мне твои проблемы с полицией? У нас тут крутится куча наличных, и лучше, чтобы копы к нам не приглядывались. Я добропорядочный гражданин и всегда готов им помочь.

Коррин понимала, что достаточно скрыться от полиции на несколько дней, чтобы они от нее отстали. Не станут они разбиваться в лепешку из-за того толстяка с пляжа. Наклонившись к Чаду, она легонько пробежалась пальцами по морскому коньку – татуировке на его руке.

– Да ладно, красавчик, мы же с тобой заодно – никому из нас не нужны проблемы.

– Завтра вечером я свободен, Дин меня подменяет. Могу прихватить рыбы с картошкой и пару бутылок сидра. Составлю тебе компанию.

– Я бы предпочла Прыщавого Дина с его кебабом.

– Боюсь, для Дина ты уже старовата, – сказал Чад, снова скользнув рукой по бедру Коррин. – Твои таланты лучше оценит опытный человек вроде меня.

– Ладно, приходи в три, – сдалась Коррин. – И если принесешь фиш-энд-чипс, не забудь про уксус.

Выйдя со станции «Сент-Марнем», я прохожу через городок и сворачиваю на конскую тропу. Она приводит меня к ресторану «У Мейлера», где в углу открытой веранды одиноко сидит Уилл. По утрам, пока Ист с помощниками готовит зал к обеду, он часто занимает этот столик. Склонившийся над клавиатурой Уилл замечает меня только тогда, когда я останавливаюсь рядом с ним.

– Привет, – говорит он, поднимая голову и закрывая ноутбук. – Не ожидал увидеть тебя снова так скоро.

– Проходил мимо и решил зайти. У тебя найдется десять минут, чтобы поговорить о Нике и том лете, когда он умер?

– Прямо сейчас? – уточняет Уилл. – Найдется, пожалуй. Не думал, что это так срочно. Если уж ты взялся писать статью, то наверняка про маму?

– Именно. Но тут все связано. Так или иначе все начинается с того лета. Можно? – я берусь за кованое кресло с мягкими подушками.

– Конечно. Принести тебе кофе? – спрашивает Уилл, глянув в сторону ресторана.

– Нет, спасибо. Я уже и так накофеинился.

– Не уверен, что смогу рассказать тебе так уж много, – начинает Уилл. – Ведь мы с Ником общались только в школе.

– А регби вас разве не сблизило? – говорю я, помня, что Уилл входил в команду-победительницу, капитаном которой был Ник.

– И да, и нет, – говорит Уилл. – Команда была полностью нацелена на победу; ни на что другое времени у нас не оставалось. Вне школы мы почти не встречались.

Рассказ Уилла не очень бьется с моими воспоминаниями о том, как Ник постоянно кидал в парке мяч с друзьями-регбистами. Я уверен, что Уилл тоже был среди них. Но я вижу, что ему не по себе, и не спорю.

– А когда вы все же иногда общались, Ник не говорил о Лангдон или Фэрчайлд? Или, может, ты видел, что они тусуются вместе?

– Не помню такого. Мы просто знали их обеих по школе, вот и все.

– А в то лето? Они не проводили время с Ником и Саймоном?

– Об этом не у меня надо спрашивать. Не думаю, что в то лето я виделся с Ником больше одного раза.

– А что было в тот раз?

– Слушай, с тех пор прошло больше двадцати лет! Не помню я, что мы делали. Может, я столкнулся с Ником на улице и мы сходили в «Макдональдс» или в Хилл-парк. Очередные летние каникулы, просто время убивали. Ничего такого.

– А Ник в тот день говорил о Лангдон или Фэрчайлд?

– Не помню я! – отвечает Уилл, неловко закидывая ногу на ногу.

Он делает паузу.

– Ну, может, так, мимоходом…

– Но что именно он говорил? – настаиваю я.

– Обычный мальчишеский треп. Шутил, смеялся. Абигейл и Джоузи были из тех девчонок, что привлекают внимание, причем… неподходящих людей. Может, мы и шутили о них, но, честное слово, больше мне нечего тебе сказать.

– Ты помнишь, за сколько времени до убийства это было?

– За неделю или за две. Я стараюсь не вспоминать об этом. Неужели это может иметь отношение к тому, что случилось с твоей мамой?

– Я начинаю думать, что может. Ладно, вижу, я тебя отвлекаю, – говорю я, кивнув на ноутбук Уилла и вставая. – Не буду мешать.

– Я просто отправил парочку мейлов, ничего особенного.

– Спасибо за уделенное время. Исту привет.

Я уже собираюсь уходить, но тут вспоминаю об эсэмэске Иста и останавливаюсь.

– Что? – спрашивает Уилл, взглянув на меня.

– Да нет, ничего.

И только вернувшись на конскую тропу и идя в сторону Хадли, я достаю мобильник и отправляю Исту сообщение.

Поговорил с Уиллом, но ты, кажется, был занят сервировкой столов. Встретимся в другой раз.

Я делаю по тропе всего несколько шагов, а мой телефон уже вибрирует.

Может, завтра?

Я уверен, что Ист хочет отговорить меня писать эту статью. Не знаю, почему, но я знаю, что не поддамся.

Я тебе напишу, – отвечаю я.

Пересекая Хадли-Коммон, я вижу, как констебль Каш выходит из полицейской машины и направляется к моему дому. Видя, что она одна, я ускоряю шаг и догоняю ее у двери.

– И снова здравствуйте, – говорю я, улыбаясь. – Вы ведь меня ищете?

– Здравствуйте, мистер Харпер, – отвечает она. – Вам удалось найти образец почерка вашей матери?

Она держится совсем не так, как разбрасывающаяся обвинениями детектив Барнздейл. Просто небо и земля.

– Уверен, я что-нибудь отыщу, если вы зайдете в дом, – говорю я и добавляю: – Выпьете кофе?

– Только если вы сами будете пить, – отвечает Дэни, явно обрадованная тем, что я не проявляю враждебности.

– Я живу на кофеине, – объясняю я через плечо, проходя в кухню и включая кофемашину. – Страшно подумать, что он делает с моим давлением.

Дэни садится возле кухонного островка.

– Мне, пожалуйста, два сахара, и это наверняка гораздо хуже кофеина.

Она улыбается, и я вижу, как загорается огонек в ее глазах.

– У каждого свои слабости, – откликаюсь я, выдвигая ящик с кухонным хламом, который, уверен, есть в каждом доме.

Вот только на дне моего лежит коричневый конверт, который к хламу явно не относится. Внутри – две открытки, присланные мне мамой. Я храню их уже десять лет: одна на мое двадцатилетие – последний мой день рождения при ее жизни, а вторая – с поздравлениями по случаю сдачи на права. Я передаю открытки Каш и немедленно ощущаю острую потребность забрать их обратно. Не то чтобы я на них все время смотрел, но я знал, что они тут, и это меня как-то согревало.

– Я верну их вам, как только смогу, – говорит констебль, бережно беря открытки и словно бы ощущая мое нежелание расставаться с ними. – Я понимаю, как тяжело вам заново переживать все это.

Я смотрю на нее и вижу в ее взгляде искренность. Кажется, она и впрямь понимает. Я пожимаю плечами.

– Это было очень давно.

– Какая прекрасная фотография, – говорит Каш, глядя на снимок, где мы с мамой сидим возле арранской винокурни.

– Она сделана всего за несколько недель до ее смерти. Мы попросили какого-то прохожего снять нас на мой телефон, пока ждали такси.

– Ваша мама выглядит счастливой.

– Чем больше я об этом думаю, тем больше уверяюсь, что она действительно была счастлива.

Я подаю Каш чашку и сажусь напротив.

– Эта поездка была важна для нее.

– Она смогла побыть с вами, – говорит Каш, улыбаясь.

– Спасибо и – да, – киваю я, – но дело не только в этом. Она хотела воспользоваться поездкой, чтобы поговорить со мной. Я всегда пытался убедить себя в том, что, возможно, она каким-то странным способом проверяла, будет ли со мной все хорошо, но мне это так и не удалось.