В 1847 г. по всем губерниям на почтовую повинность расходовалось 29% местных средств, 18 — на содержание полиции, 12,5 — на обеспечение губернского правления и тюрем, 11 — на дорожную повинность, 12,3 — на отправление воинской повинности, 4,1 — ссыльно-этапной и 1,8% — на содержание арестантских рот15. Итак, 60% расходов шло на содержание полиции, губернского управления, почту и тюрьмы.
Народным продовольствием в губернии заведовала губернская комиссия народного продовольствия, в которую входили три представителя от дворянства: губернский предводитель дворянства, один из уездных предводителей и избираемый дворянством непременный член. В уезде все управление продовольственной частью (кроме чисто исполнительных функций) было возложено на уездного предводителя дворянства и его помощников — попечителей хлебных запасных магазинов, избираемых дворянством, а также непосредственно на помещиков.
Такое управление народным продовольствием привело в конце 50-х годов к тому, что «учреждение сельских магазинов служило собственно не для обеспечения народного продовольствия, а для содержания попечителей». Степень же пользы ничтожных денежных сумм, выдававшихся на продовольствие крепостных (не выше 3 руб. на душу) в распоряжение помещиков, «не обнаружилась никаким видимым образом»16.
Столь же мизерны были результаты почти вековой деятельности приказов общественного призрения, которые занимались организацией медицинской, учебно-воспитательной и благотворительной помощи населению. Деятельность их была сосредоточена в основном в крупных губернских городах, лишь изредка охватывая некоторые уездные. Крестьянство фактически было лишено призрения самим законом, который на бумаге возлагал призрение крепостных на их помещиков.
Ко времени реформы по всей России в ведении приказов состояло лишь 519 больниц, 33 дома для умалишенных, 8 воспитательных домов, 113 богаделен, инвалидных домов и домов для неизлечимых, 23 сиротских дома, несколько училищ для канцелярских служителей, фельдшерских школ и исправительных заведений17.
Общепризнанно, что во всех этих немногочисленных учреждениях организация медицинской помощи, образования и благотворительности находилась на самом низком уровне, что нашло отражение и в официальных данных. По сводкам губернаторских отчетов за 1864 г., в Ярославской губернии имелся один врач на 23 тыс. человек, в Костромской — на 30 тыс., в Нижегородской — на 6989 человек18.
Не лучше обстояло дело с начальным народным образованием. В Ярославской губернии на одного учащегося в сельской школе приходилось 283 неучащихся. В Костромской губернии имелось 269 школ на 13 тыс. сел и 10 тыс. деревень19.
Картина усложнялась неразделенностью, перемешанностью административных, судебных и хозяйственных полномочий, возлагавшихся на местную администрацию. Объективные условия показывали, что время организации местного управления на сословном начале уже прошло.
«Севастопольский страшный суд»20 совершенно подорвал веру в порядок вещей, который еще недавно многие общественные деятели считали верхом политической мудрости.
Только падение крепостного права открывало путь для переустройства как организации управления, так и его функций.
Первые наметки реформы
Работа по подготовке земской реформы началась в 1858 г., почти одновременно с появлением намерения освободить крестьян. Уже в феврале того же года в Главном комитете по крестьянскому делу были рассмотрены предварительные соображения о новом устройстве уездного управления.
Вскоре эти соображения были одобрены Александром II, а в мае разосланы губернаторам на рассмотрение. Главная мысль проекта 1858 г. состояла в том, что уездная полиция и вся административная власть в уезде передавалась назначенному от правительства уездному начальнику (преимущественно из военных)21.
Аналогичная реформа в XVIII в. была проведена в Пруссии. Император Фридрих II22, привлекая военных к управлению, надеялся ослабить влияние бюрократии. Такую же цель преследовали и в Петербурге, разрабатывая подобный проект.
Дворянство негативно отнеслось к проекту. Например, славянофил Ю. Ф. Самарин назвал этот документ «нелепейшим произведением»23. Большинство губернаторов также нелестно отозвались о проекте.
25 марта 1859 г. последовало высочайшее повеление императора, в котором были окончательно определены главные начала местного управления. В повелении говорилось: «При устройстве исполнительной и следственной части, войти в рассмотрение хозяйственно-распределительного управления в уезде, причем обсудить необходимость предоставления хозяйственному управлению в уезде большего единства, большей самостоятельности и большего доверия, а также определить степень участия каждого сословия в хозяйственном управлении»24.
Вскоре (август 1859 г.) министр внутренних дел Ланской во всеподданнейшей записке наметил и «степень участия»: «дабы вознаградить дворян за потерю помещичьей власти, им следует предоставить первенство в хозяйственной администрации»25.
Примерно тогда же возникают различные предложения о введении земского всесословного самоуправления. Наиболее четко об этом было заявлено предводителем Тверского дворянства А. М. Унковским в августе 1859 г., а затем во всеподданнейшем адресе пяти депутатов. Осуждая существующее положение в местном управлении России, они подчеркивали, что «все дело в гласности; в учреждении независимого суда; в строгом разделении властей и в самоуправлении общества в хозяйственном отношении»26.
В таком же духе высказалось и дворянство Тверской, Ярославской и Владимирской губерний на своих собраниях конца 1859 и начала 1860 г., возбуждая ходатайство о преобразовании местного управления. О необходимости реформы местного управления много говорилось в это время и в печати.
В дискуссии о предстоящей земской реформе, развернувшейся на протяжении 1860—1863 гг., приняли участие известные публицисты и общественные деятели И. С. Аксаков, А. И. Кошелев, Б. Н. Чичерин, К. Д. Кавелин, М. Н. Катков, Ю. Ф. Самарин, В. А. Черкасский и другие.
Важно подчеркнуть, что земское дело в этот период было в основном дворянским. Ни крестьянство, ни купечество, ни революционно настроенную студенческую молодежь земство не интересовало. При всем многообразии и различии проектов и постановлений в частностях все они сводились к двум основным направлениям. Первое направление образовали те, кто хотел, в той или иной мере, сохранить сословные привилегии дворянства в земских учреждениях; второе направление составили противники сословности и сторонники всесословного земства27. Особого внимания заслуживают мысли Кошелева, изложенные им в брошюре «Какой исход для России из нынешнего положения?», изданной им в Лейпциге в 1862 г. Это был настоящий памфлет против существовавшей тогда бюрократии. Кошелев отмечал, что в стране «самодержавствует» не царь, а бюрократия. «Она, — отмечал он, — заключает в себе источник происшедших, настоящих и еще (надеемся ненадолго) будущих бедствий для России»28.
В создавшейся обстановке коренная перемена неизбежна, по мнению автора, она может произойти либо через «кровавую революцию», либо через «единение царя с народом». По мнению Кошелева, все здание государственного управления, построенного снизу доверху на представительном начале, должна увенчать земская дума. «Уездные, губернские всесословные собрания необходимы для России, — писал он, — и у нас будут особенно полезны, но они должны быть устроены и утверждены общей Земской думой. Без изменения высшей администрации никакое местное учреждение преуспеть не может»29. По сути дела Кошелев предлагал введение конституции. К сожалению, эти идеи не были приняты в то время.
Значительно позже С. Ю. Витте писал, что «этот собор с самоуправляющейся местной землей весьма скоро обратился бы в самый обыкновенный парламент, с широко поставленным местным самоуправлением»30.
