После подавления революции 1848—1849 гг. политический горизонт все более и более заволакивался тучами. В международных европейских делах на первое место вновь выдвинулся восточный вопрос² — это постоянное яблоко раздоров. К середине XIX в. Россия была почти целиком вытеснена с рынков Ближнего Востока Англией и Францией, которые подчинили своему влиянию Турцию. Петербург не хотел терять свои преимущества, приобретенные им в победоносных войнах с Турцией 1735—1739, 1768—1774, 1787—1791, 1806—1812, 1828—1829 гг. В этих войнах Россия закрепила за собой Южную Украину, Крым, Бессарабию, Кавказ и прочно утвердилась на берегах Черного моря. Знаменитые победы Румянцева, Суворова, Потемкина, Кутузова³, Паскевича, Дибича и других заставляли турецкое правительство принимать меры к облегчению условий жизни подвластных Турции христиан. В результате успехов русского оружия была обеспечена в 1829 г. автономия Сербии и ограничена власть султана над Молдавией и Валахией, в 1830 г. провозглашена независимость Греции.

Наиболее могущественная соперница — Великобритания, опасаясь усиления России, вынашивала планы ее военного поражения, чтобы осуществить свои собственные завоевательные цели на Ближнем Востоке.

Вояж Николая I в Лондон в 1844 г., предпринятый с целью достижения русско-английского единства в восточном вопросе, не увенчался успехом. Английские министры фактически уклонялись от переговоров с Россией по этим проблемам. Лондон все больше сближался с Парижем, и в дальнейшем в восточном вопросе эти державы выступали совместно. «Великой целью нашей политики, — подчеркивал Пальмерстон, — должно быть создание западной конфедерации свободных государств для противодействия восточной лиге деспотических правительств»⁴.

Париж, опираясь на быстро развивающийся в стране капитализм имел собственные притязания к Блистательной Порте, особенно в Сирии и Египте. С давних пор Франция выступала соперником России и в Константинополе. «Франция — единственная страна, — писал канцлер К. В. Нессельроде, — которая продолжает как в Европе, так и на Востоке заявлять о той угрозе, которая существует со стороны России в Османской империи»⁵.

В середине XIX в. у Парижа появились новые основания противодействовать внешней политике Николая I. Совершив государственный переворот, Луи-Наполеон — сын падчерицы Наполеона I Гортензии Богарне и его брата Луи — провозгласил себя наследственным императором⁶. Для оправдания и укрепления своей власти этому политическому авантюристу, фарисейски заявлявшему: «Империя — это мир», необходимы были военные победы, напоминавшие лавры Первой империи⁷. В воображении нового Наполеона уже складывалась программа завоевательных походов, которые покончат с системой «Священного союза»⁸, ликвидируют ненавистные договоры 1815 г. и обеспечат Франции гегемонию на европейском континенте.

Колебания, проявленные Николаем I в вопросе о признании Второй империи⁹, и его презрение к новому императору-выскочке обостряли враждебные отношения между Россией и Францией. Известно, что Николай I условился с австрийским императором и прусским королем признать государственный переворот, в результате которого Наполеон III стал императором Франции, но в то же время титуловать Наполеона не братом, а «добрым другом». Можно представить негодование Николая I, когда выяснилось, что его соседи не соблюли условия и что из всех монархов Европы он один называл Наполеона так, как принято именовать президента Соединенных Штатов.

Неприязненную позицию по отношению к восточным притязаниям Николая I вынуждена была занять также Австрия. Основательно расшатанная революцией 1848—1849 гг., обязанная своим спасением Николаю I, монархия Габсбургов не могла примириться с переходом Балканского полуострова под хозяйственное и политическое руководство России. Подобный исход не только нанес бы удар развивающемуся австрийскому капитализму, но и усилил бы национальное движение западного, австрийского славянства.

Лицемерная покорность Николаю I, которую обнаружил новый император Франц-Иосиф, так же как общность консервативных целей, которая связывала обоих монархов, не могли уничтожить глубокого антагонизма между Россией и Австрией в восточном вопросе. Не случайно австрийский министр Шварценберг¹⁰ заявлял, что Австрия «еще удивит мир своей неблагодарностью».

В то же время Петербург с момента подавления венгерской революции ошибочно считал Австрию своим надежным союзником как в Европе, так и на Востоке. «Наградой за нашу дальновидную политику, — писал Нессельроде в 1850 г., — является прочный и тесный союз с Австрией»¹¹.

Король Пруссии Фридрих-Вильгельм IV¹² оставался преданным другом своего «старшего брата» Николая I, но широкие круги немецкой буржуазии не могли простить властителю России его упорного противодействия воссоединению Германии. Берлин еще не был заинтересован в восточном вопросе и предпочитал уклоняться от европейских споров вокруг Константинополя. В обострявшейся борьбе между Англией и Россией Прусская монархия не могла играть роль надежного и активного союзника Николая I.

В эти же годы перед российским императором стоял непобедимый противник — растущая сила европейской демократии. Как уверял сам Николай I, задача его жизни заключалась в том, чтобы сражаться с «адскими принципами революции»¹³.

После 1849 г. радикальные слои мелкой буржуазии видели в самодержавии — «международного жандарма» — главное препятствие на пути политического прогресса.

Уже в XIX в. трезвомыслящие отечественные историки подвергли беспощадной критике проводимый Россией внешнеполитический курс. «Император Николай I, — писал Ф. Ф. Мартенс, — оставался неутомимым защитником порядков, давно потерявших право на существование»¹⁴. С. С. Татищев отмечал «добровольное подчинение наших государственных интересов мнимой солидарности интересов соединенной Европы»¹⁵.

Николай знал, что революция продолжает жить и приобретает все новых сторонников в его собственной стране. Однако он надеялся решительно преодолеть этого страшного противника усилением своего могущества.

Таким образом, обе противоборствующие стороны руководствовались «политикой далекого прицела».

В целом «с 1848 г. Европа не выходит из-под ружья, — сетует русский публицист В. Андреев, — и все успехи науки направлены на усовершенствование средств истребления. Словом, начался период просвещенного варварства...»¹⁶

Непосредственным поводом для развития общеевропейского конфликта послужил вопрос о «палестинских святынях», находившихся на азиатской территории Оттоманской империи.

В начале 50-х годов между католической и православной церковью обострился спор, кому из них принадлежит право иметь ключи Вифлеемского храма, где, по преданию, родился Иисус Христос, а также чинить купол над храмом Гроба Господня и владеть религиозными памятниками в Иерусалиме. От монопольного положения в «святых местах» зависел не только престиж церкви, но и ее влияние и доходы от подаяний многочисленных паломников.

Наполеон III счел возможным использовать этот спор для создания дипломатического конфликта и потребовал от султана Абдул-Меджида¹⁷ выполнения старых договоров о привилегиях католиков.

франция потребовала в 1850 г. от Турции допущения католиков в некоторые из святилищ, предоставленных православным, основываясь на старинном договоре с Портою 1740 г. «То, что Франция преследует политические цели в вопросе о святых местах, является совершенно очевидным фактом и не нуждается в пространных комментариях», — вынуждено было отметить российское правительство в 1851 г.¹⁸.

Фирманом, изданным в январе 1852 г., Турция, устранив притязания католиков, подтвердила установившиеся права владения латинской и православной церкви, но вместе с тем, в виде уступки Франции, предоставила латинянам, наряду с греками и армянами, ключ от пещеры Рождества Христова в Вифлеемском храме и некоторые другие права на святыни Палестины.