Оливер корил себя за то, что слишком рьяно расписывал другу прелести полетов, настолько, что Роберт возгорелся желанием ощутить величие и красоту моментов сам, однако, летать в подмышке у анамаорэ Роб отказался:

— Я тебе малыш что ли?! Вот Антон повзрослеет, забавляйся! — супруги, наконец, выбрали имя для растущего в животе Колетт сына.

В итоге упрямый блондин согласился на прыжок с парашютом без летательной техники, без инструктора, и так настаивал, что Оливер не смог ему отказать, проклиная себя втройне, когда Роберт оказался на земле с рваной раной на ноге.

Оливер догадывался о его ощущениях, но Роберт только улыбался и ворчливо шутил:

— Вот ты ипохондрик! Заживет само! Угораздит некоторых лекарями стать, писал бы себе спокойно музыку дальше, а не кудахтал вокруг!

Оливер не обращал внимание на его браваду:

— Не дашь вылечить добровольно, зафиксирую насильно.

Под таким напором Роберту ничего не оставалось, как доверить лечение профессионалу.

— Ладно, валяй. Колетт ни слова, а то я тебя придушу.

Жена, милая, нежная, все еще стройная смуглянка, отпустила Роберта с огромной неохотой, точно что-то предчувствуя, и нетерпеливо ждала его дома.

Блондин с васильковыми глазами, с момента ее беременности ставший особенно нежным, звал любимую теперь не только Котеной, как всегда, но и «своим сладким нектаром», находя успокоение в жизни с ней и с недоумением вспоминая былое.

Оливер беззлобно хмыкнул:

— Сначала поймай. Допрыгай!

***

Лукас не знал, как сказать Тамико так, чтобы не обидеть ее профессионализм — ему больше не хотелось работать с ней, зато жаждалось вместе жить.

Видеть, как она просыпается поутру под теплым одеялом — Тамико иногда ночевала совсем одна, в собственной постели. Подавать ей первый кофе, наблюдать ее выбор духов, хотелось гулять с ней, взявшись за руки, болтая и пересмеиваясь, по многочисленным лесам и лугам, кормить друг друга фруктами, мечталось вместе читать и танцевать. Лукас злорадно отмечал, что Магнус в отличие от Тамико танцы не жалует.

Мастерство Лукаса в создании копий усилилось, и он предлагал Тамико передать заботы виртуальной помощнице, а самой заниматься тем, что приносит ей больше удовольствия, хотя и понимал, что раздача ему советов является для Тамико реальным наслаждением.

Иногда Тамико отказывалась, но все чаще поддавалась искушению, не забывая ласкать и нежить Лукаса, дома у которого, наконец, появилась крохотная дочурка. А уж передоверять воспитание Маринки двойнику Лукас не собирался и, закончив работу, теперь в самом деле возвращался к общению с Эстеллой, которой ему также нужно было оказывать знаки внимания.

Подменять себя всякий раз, когда требовалось просто погладить или поцеловать законную жену, Лукас находил странным. Эс ни в коем случае не была противна ему, и в то же время Лукас ощущал внутренний дискомфорт, изменяя своей настоящей единственной.

Тамико ничего не говорила. Почему-то ее дикая ревнивость не распространялась на Лукаса сначала, не изменилось это и сейчас.

Возможно, дело было в отсутствии ее чувства контроля над превосходящим ее Магнусом. Лукас же всецело отдал Тамико душу, заставляя Тамико испытывать тщеславное удовлетворение от этого факта. Удовлетворение и любовь к тому, кто доверился ей.

Лукас понимал, что по формальным законам Тамико никогда не откажется от Магнуса, но принимал во внимание и факт, что формальное часто отличается от реального, и ни в коем случае не собирался давить, особенно с Тамико.

Лукас радовался каждому случаю, когда Тамико немного задерживалась на работе. Был рядом, заботился о ней и терпеливо ждал.

Хотя Лукас целовал и гладил Эс, все более интимное он передоверил своей копии и поставил казавшуюся пока почти нереальной цель привести Пушистика к сходному решению насчет Мага.

Выходило так, что новые отношения Флавиана начинались, как головокружительный прыжок с трамплина: он только расстался с Паолой и уже спешил к Лане, переживая мучительно болезненный для популярного актера страх быть отверженным.

Мнение какой-то почти не знакомой человеческой девушки стало важнее вкусов взыскательнейших критиков его народа...

Если его личное, слабое, теплое вновь оказалось бы не нужно… Флавиан поймал себя на противном желании теребить край собственной одежды… Ему стоило собраться, отдышаться, пересидеть, привыкнуть, но условия не позволяли.

«Лана, Лана, твоя пленительность лишила мужчину воли соображать...»

Лана понимала, что Флавиан не оставит ее в магическом пространстве, как минимум выпустит наружу, однако до паники боялась оказаться всего лишь игрушкой в его цепких, но бесконечно ласковых руках. Повторить историю, развернувшуюся с парнем-Мечтой.

Встреченный в клубе Флав сексуально подходил ей намного больше, они только-только начали, но Лана уже успела понять, что взаимное наслаждение будет подобно встрече искусного музыканта с любимейшим инструментом, и дрожала от предвкушения.

Она могла бы влюбиться, как кошка, за одно то, что Флавиан с ней делал, и глушила стакан простой воды за стаканом. Лана обожала здоровый образ жизни, чтобы немного успокоиться и унять комок волнения в горле.

Появление Флава хоть и не застало Лану врасплох, но заставило ее охнуть.

Лана сменила свое разорванное белье на свежее, возлежа на огромной кровати в шелково-кружевном провоцирующем комплекте жгуче-черного цвета. Флавиан, уходя, сотворил гигантский гардероб, вспомнив кучу некогда впечатливших его фасонов и зная, как девушки любых народов обожают наряжаться. Он предположил, что его гостье также это понравится.

Миг Флавиан и Лана смотрели друг на друга, не замечая, насколько они похожи с горящими от лихорадочного волнения глазами, а затем Флав оказался на ложе, чтобы заключить Лану в крепкие, но очень сладостные объятия.

— Лана... — впервые произнося ее имя, Флавиан вложил в интонацию всю пылкость души. — Теперь я совершенно свободен. Мы разошлись с Паолой... Надеюсь, ты веришь мне... А ты, ты свободна?

Лана, возбужденная его пьянящим ароматом, ароматом чистого тела, начала непроизвольно и пока не очень сильно извиваться, и мягкие прикосновения ее упругого живота бескомпромиссно вынудили Флавиана признать, что ее ответ волнует его мало. Во всяком случае сейчас.

— Разошлись? Ооох... Я тоже свободна... Давно уже разошлась, но никому еще не призналась, кроме тебя...

Зрачки янтарных глаз резко расширились.

— Ты совсем моя?

Теперь Лана извивалась всем телом.

— Твоя...

Флавиан полубессознательно, целиком уже отдаваясь безудержному процессу, спросил:

— И ты согласишься стать, как я?

Лана ответила ему сразу, нехотя оторвавшись от его губ, дыхание ее полностью сбилось, руки блуждали по разгоряченной коже Флавиана.

— Конечно!

В сложившейся ситуации даже искушенному Лукасу трудно было подбирать слова, и он просто баюкал в объятиях свое личное совершенство, растерявшийся, испуганный комочек с пышными и ароматными волосами цвета меда, принесший невероятные новости.

Сам вид Тамико с заплаканными огромными глазами был настолько непривычен ему, что Лукас на какие-то мгновения впал в ступор, а затем схватил девушку, безвольно обмякшую в его руках, в охапку.

Тамико плакала и плакала, тихо, но упоенно, а Лукас, ощущая ее макушку подбородком, ловил себя на чувстве… умиротворенности, пока не прозвучали никакие фразы, и любимая доверчиво делила с ним нахлынувшие эмоции.

Они сидели на полу в Зале, на одном из многочисленных ковров, теплых и мягких, которые Лукас обожал расстилать повсюду.