Её светлость не знала, что сказать. Она была слишком умна, чтобы не видеть интриг, на которые намекали девушки, но скорей умерла бы, чем призналась, что её королева неправа. Обстоятельства избавили её от необходимости отвечать: до её слуха донёсся весёлый молодой смех, и почти в ту же минуту в комнату вбежала виновница предыдущего разговора; белокурые волосы красиво вились у неё по плечам, глаза сияли радостью; в высоко поднятой руке она держала листок бумаги, бывший, по-видимому, причиной её весёлости.

Герцогиня нахмурилась, как сумела, а Элис и Барбара, хотя и старались сохранить серьёзный вид, но явно каждую минуту готовы были присоединиться к весёлому смеху Урсулы. Между тем девушка с шаловливостью балованного ребёнка, подбоченясь, подбежала к герцогине и уселась на ручку её кресла.

— Ваша светлость, я умру от смеха, если не прочту вам этого! — весело воскликнула она, едва переводя дух.

— Дитя, дитя, — стала увещевать её герцогиня, стараясь сохранить серьёзность, — неприлично так громко смеяться. И как вы раскраснелись! Что случилось?

— Что случилось, дорогая светлость? Слушайте! Это — стихи! — И, разгладив на колене смятую бумажку, Урсула торжественно прочла коротенькое стихотворение, в котором воспевалась её красота. — А внизу — посмотрите — сердце, пронзённое кинжалом, — заключила Урсула. — Его сердце, а моя красота, «сверкающая, как звезда»!

— Леди Урсула, это неприлично, — произнесла герцогиня, с величайшим трудом сохраняя серьёзность. — Откуда вы получили эти стихи?

— Тише! — шепнула Урсула, обнимая её. — Скажу вам на ушко: я нашла их, дорогая герцогинюшка, рядом с моими чулками... когда вышла из ванны.

— Какой ужас!

— А теперь, милая, чудная, дорогая герцогинюшка, скажите, как вы думаете, кто написал эти стихи и кто положил их возле моих чулок?

Герцогиня не могла произнести ни слова, отчасти от неподдельного ужаса, отчасти потому, что к её полному старческому лицу крепко-накрепко прижалось юное, свежее личико.

— Граф Норфолкский не умеет писать стихов, — задумчиво проговорила Урсула, не сознавая всего неприличия своего поступка. — Лорд Оверклиф не догадался бы, где найти мои чулки....

— Какое тщеславие! Неужели вы думаете, что такие важные джентльмены могут писать стихи такому подростку, как вы? — со вздохом сказала герцогиня; но, вопреки тому, что она говорила, её ласковые глаза с гордостью остановились на изящной фигурке, приютившейся возле неё.

— Разумеется, могут написать, — решила Урсула, — только не такие чудные стихи... Остаются ещё лорд Эверингем, маркиз Таунтон, — продолжала она перебирать придворных кавалеров.

— Его светлость герцог Уэссекский, — лукаво подсказала Элис, не обращая внимания на предостерегающие взгляды герцогини.

— Ах, нет, — вздохнула Урсула, — ведь ему ни разу не позволили меня видеть.

— Урсула! — слабо запротестовала её светлость, но девушка не сдавалась.

— И всё-таки он увидит меня — сегодня, до наступления сумерек, — воскликнула она. — Что вы все так на меня смотрите?

— Ваше поведение, дитя, до крайности неприлично, — сказала герцогиня.

— Не сердитесь, дорогая, — заискивающим тоном начала Урсула. — Смотрите, ваш чепец совсем съехал набок... Вот, теперь всё в порядке, и на ваших полненьких щёчках опять появились милые ямочки... Вы не рассердитесь на меня?

— Смотря по тому, что вы сделали.

— Ш-ш... Это — огромный секрет! Барбара, Элис, подойдите поближе! Королева влюблена в моего будущего мужа.

С герцогиней чуть не сделался обморок.

— Урсула! — прошептала она.

— Это-то не секрет, — невозмутимо продолжала Урсула, — об этом говорит весь город, а при дворе все знают, что королева не позволяет ему видеть меня из боязни, чтобы он не влюбился в меня. А кардинал бесится, так как хочет, чтобы её величество вышла за Филиппа Испанского.

— Дитя... дитя!

— Все эти интриганы могут бороться, сколько им будет угодно, — серьёзно продолжала девушка, — но, если я не выйду за его светлость, мне надо идти в монастырь. Мой покойный отец на смертном одре заставил меня поклясться в этом, когда я была слишком мала и почти не понимала, что делала. «Есть только один истинный джентльмен, которому я могу доверить своё дитя, — сказал он мне, — поклянись, Урсула, что, если он не попросит твоей руки, ты не выйдешь ни за кого другого, а проведёшь всю жизнь в спасительном уединении монастыря. Поклянись, малютка!» Отец был так болен, а я так любила его!.. Я поклялась и...

— Монастырь — самое подходящее место для такого легкомысленного создания, — докончила герцогиня, стараясь говорить как можно суровее.

— Да я вовсе не хочу в монастырь, — уже со слезами воскликнула Урсула. — Я хочу выйти замуж за герцога Уэссекского, красивого, благородного, умного. И я уверена, — кокетливо добавила она, — что он не пустит меня в монастырь, если только увидит меня. — Она теснее прижалась к герцогине, и таинственно шепнула ей на ухо: — И, так как королева по крайней мере ещё полчаса будет молиться, я с одним из пажей послала сказать герцогу Уэссекскому, что герцогиня Линкольн желает видеть его и ожидает его в этой комнате.

— Я? — в невыразимом ужасе воскликнула герцогиня. — Я желаю видеть его?.. Праведное небо! Что подумает его светлость?

Не обращая внимания на этот возглас, Урсула, схватив одну из подруг, принялась кружиться с нею по комнате, что-то весело напевая, пока наконец в изнеможении не остановилась перед герцогиней.

— И он сейчас придёт, дорогая герцогиня, — сказала она. — «Он сейчас будет к услугам её светлости» — так сказал мне паж. И он увидит меня... и... — Упав на колени перед своим старым другом, девушка крепко обняла старушку. — Только не говорите ему сразу моего имени, дорогая, — стала просить она, — пусть он влюбится в меня, не зная, что я — его нареченная невеста: это только вооружило бы его против меня. Вы можете что-нибудь пробормотать ему в ответ, если он спросит моё имя, а остальное предоставьте уж мне. Поцелуйте меня, душечка!.. Элис! — вдруг воскликнула Урсула в лихорадочном возбуждении. — Прямо ли приколота моя косынка? А как волосы? — И она бросилась к висевшему на стене небольшому овальному зеркалу.

— Но что же я скажу его светлости? — простонала герцогиня, с трудом собираясь с мыслями. — Ах, дитя, дитя! Вашим безрассудствам конца нет!

— Он идёт сюда! — дрожащим голосом воскликнула Урсула, бросив взгляд в окно. — Да, это — он, и с ним лорд Эверингем. О, как он красив! Мой будущий муж, мой, а не королевы! Мой собственный! Элис, может ли кто-нибудь быть красивее моего будущего мужа? И как гордо идёт рядом с ним эта счастливая собака Гарри Плантагенет! Я непременно поцелую тебя... сначала... а потом... — Она снова подбежала к герцогине. — Через пять минут он будет здесь... Я слышу шаги! Пресвятая Дева, как сильно бьётся моё сердце!

Послышался осторожный стук в дверь; волнение помешало присутствовавшим в комнате женщинам что-нибудь ответить, но через минуту дверь отворилась, пропустив пажа в пышной ливрее, придуманной самим Генрихом VIII. Войдя, он низко поклонился всем и произнёс, обращаясь к герцогине Линкольн:

— Её величество королева желает, чтобы ваша светлость и фрейлины немедленно пожаловали в часовню.

В комнате воцарилось мёртвое молчание. Снова отвесив церемонный поклон, как того требовал этикет, паж отступил к двери и, отворив её, почтительно ожидал, чтобы дамы вышли из комнаты.

— Леди! — громко произнесла герцогиня, поднимаясь с места.

— Дорогая, подождите лишь одну минутку! — стала просить Урсула. — Только одну коротенькую минуточку!

Но, когда дело касалось приказаний её величества, герцогиня Линкольн оказывалась неумолимой.

— Леди! — снова обратилась она к фрейлинам.

Элис и Барбара, хотя и огорчённые неудачей, всё-таки готовы были повиноваться; только Урсула стремительно подбежала к окну и воскликнула:

— Я вижу, как они идут уже через большую приёмную. О, зачем они идут так медленно?