Опиумное благополучие, однако, никак не отразилось на уровне жизни местных крестьян; он оставался намного ниже уровня жизни коммунистов. Коммунист низшего звена потреблял за год почти в пять раз больше мяса (12 килограммов), чем средний крестьянин (2,5 килограмма). Накапливая в своих руках огромные богатства, режим тем не менее не упускал возможностей продолжать доить местное население. В июне 1943 года под надуманным предлогом, будто Чан собирается напасть на Яньань (чего тот делать не собирался), коммунисты обязали гражданское население совершать «добровольные пожертвования», то есть сдавать бесплатно дрова, овощи, свиней и овец, а также то золото, которое еще оставалось у населения и которое зачастую представляло собой последние сбережения семей.
Упоминание об огромных накоплениях КПК в дневниковой записи Се от 12 октября 1944 года чередуется страшными описаниями крестьянской жизни: смертность не просто возросла, она далеко опередила рождаемость; в одном из уездов смертность превосходила рождаемость в пять раз. Причина этого, записал Се, состоит «в плохой одежде, скудном питании и тяжелых условиях проживания», в некачественной питьевой воде и в отсутствии врачей. Режим самостоятельно ввел еще одну причину повышения смертности — запретил хранение и применение огнестрельного оружия. Волки прогуливались по крестьянским дворам, а по окрестным холмам невозбранно бродили леопарды[81]. Из-за этого люди были вынуждены на ночь прятать скотину в домах, чтобы не лишиться ее. Связанное с этим катастрофическое несоблюдение элементарных гигиенических норм становилось причиной множества болезней. Запрет оружия исключал также добывание мяса охотой.
Особенно высока была смертность среди иммигрантов, составлявших значительную часть населения. В Особый район этих людей привлекла свободная пригодная для вспашки земля. Мао поощрял иммиграцию, но практически ничего не делал для иммигрантов, когда они прибывали. Скученные в горных деревнях и предоставленные самим себе, эти люди мерли буквально как мухи. В одном из районов смертность среди них в течение двух лет достигала 31 процента. Мао знал, что детская смертность равнялась 60 процентам, а те, кто выживал, вырастали неграмотными. И тем не менее, как вспоминал один из руководящих работников, «массовая смертность среди людей и невиданный падеж скота никогда не привлекали должного внимания». Вынужденный хоть что-то делать, припертый к стене, Мао в апреле 1944 года заявил: «Давайте обсудим это положение зимой». Общественное здравоохранение действительно стало темой обсуждения в ноябре того же года, впервые за все время с тех пор, как коммунисты, почти десять лет назад, явились в этот район. Однако и после этого нет никаких данных, подтверждающих, что коммунисты стали тратить деньги на охрану народного здоровья.
Опиумное обогащение наградило местное население еще одной напастью — невиданной инфляцией, много худшей, чем в районах, занятых националистами. «Мы стали причиной великой инфляции, — записал Се в своем дневнике 6 марта 1944 года, — и не потому, что мы бедны, а потому, что богаты».
Ключевую роль в раскручивании инфляции играл сам Мао. В июне 1941 года он лично распорядился без всяких ограничений печатать местные коммунистические деньги, бяньби. Исходный план заключался в достижении верхней планки. Увидев бюджет, Мао записал: «Не зацикливайтесь на идее удержать бюджет в пределах 10 миллионов юаней, не связывайте себе руки». Он вынуждал финансистов щедро тратить деньги на администрацию и армию, выказывая при этом полное равнодушие к местной экономике. «Если в будущем [эта система] рухнет, что ж, пусть так и будет». В 1944 году цена соли по сравнению с 1937 годом выросла в 2131 раз, растительного масла — в 2250 раз, хлопчатобумажных тканей — в 6750 раз, одежды — в 11 250 раз и спичек — в 25 тысяч раз, если верить секретарю Се.
Эта гиперинфляция не повредила тем, кто питался из государственной кормушки. Русский посол Панюшкин, который, вероятно, лучше многих знал обстановку, говорил, что инфляция больнее всего ударила по «трудящимся», то есть по крестьянам, которым нужны были наличные деньги для покупки самого необходимого — одежды, соли, спичек, утвари и сельскохозяйственных орудий и, кроме того, медицинских услуг, которые никогда не были бесплатными для негосударственных работников, если они вообще имели возможность получить хоть какую-то медицинскую помощь. Один чиновник, отвечающий за работу больниц в Особом районе, признал: «Мы принимаем лао-бай-шин [человека с улицы] только в том случае, если получаем за это пшеницу».
Один из обычаев, соблюдение которого требовало наличных денег, поддающихся измерению, был покупка невесты. В 1939 году невеста стоила 64 юаня. К 1942 году цены были таковы: семилетняя девочка — 700; девочка-подросток — 1300; вдова — 3 тысячи. К 1944 году вдова стоила уже 1,5 миллиона.
Процветало грабительское ростовщичество, в среднем взимаемый процент составлял 30–50 в месяц, как пишет секретарь Се, который упоминает также об астрономическом росте цен от одного базарного дня до другого, когда цены успевали подняться на 15–20 процентов, то есть всего за пять дней. Такой рост инфляции наблюдали только в самые худшие времена до прихода коммунистов. Для того чтобы выручить хоть какие-то деньги, крестьяне были вынуждены продавать урожай заранее, еще на корню, и в момент его созревания полученные деньги составляли приблизительно 5 процентов от цены в момент созревания и уборки.
«Снижение ростовщического процента» было одним из двух главных обещаний коммунистов того времени; другим было обещание снижения земельной ренты. Но в то время как относительно последнего пункта были изданы законодательные акты (которые, правда, мало что значили, так как крестьяне отдавали свой урожай непосредственно государству, а не частному землевладельцу), коммунистический режим так и не поставил заслон увеличению ростовщического процента. По этому поводу было сказано только одно: «Установление процента надо оставить на усмотрение самого народа… а правительство не должно устанавливать слишком низкий процент, так как в этом случае заимствования вообще иссякнут». Поскольку правительство в действительности никому не давало никаких займов, то ему надо было искать другие способы удерживать кредит. В некоторых коммунистических районах верхний предел ростовщического процента был установлен, но в Особом районе режим развязал руки самым алчным слоям частного сектора, обрушив их жадность и своекорыстие на самых беспомощных подданных.
В марте 1944 года правительство остановило печатный станок и принялось изымать из обращения бяньби. Отчасти это была вынужденная мера перед неизбежным появлением первых нерусских иностранцев за пять лет — в Яньань должны были прибыть американская миссия и несколько журналистов. Гиперинфляция портила картину. Но дефляция тоже не обернулась благом для тех, кто погряз в долгах. Как писал об этом Се 22 апреля 1943 года, «нет никакой разницы, поднимается курс денег или падает, страдают всегда те, кто беден… долги, которые они должны были платить, когда цены были чрезмерно высоки, теперь должны быть уплачены за счет продажи их пожитков. Я слышал, что многие крестьяне продают даже тягловый скот».
Опиумный рост был остановлен в это же время. Помимо того что власти не желали, чтобы американцы увидели опиумные плантации, причиной этого послужило еще и перепроизводство наркотика. Действительно, теперь избыток превратился в головную боль. Некоторые твердолобые предлагали по демпинговым ценам сбросить опиум в самом Яньане, но Мао наложил вето на такое решение. Ему отнюдь не были нужны пристрастившиеся к зелью крестьяне. Но некоторые крестьяне действительно оказались на наркотическом крючке, так как занимались выращиванием мака. Режим вынуждал местных жителей отказаться от вредной привычки, для этого были установлены жесткие сроки, при этом обещали «помочь лекарством пристрастившимся к нему» и уверяли, что «бедные» не будут платить за лечение. Но на деле платить приходилось всем, кто хотя бы в минимальной степени был на это способен.
