Если бы Готао отказался повиноваться, Мао мог формально отстранить его от командования армией. Нехотя Готао дал согласие и отправил многочисленные отряды к болотам. Через пару дней пути он уже не был таким язвительным, как прежде. 2 сентября армия добралась до разлившейся реки. Командующий послал Мао телеграмму: «Мы произвели разведку на 30 ли [15 километров] вверх и вниз по течению и не смогли найти брод. Невозможно достать материалы для сооружения моста. Еды осталось всего на четыре дня…»
День спустя Готао принял решение не продвигаться вперед. «Произвели разведку на 70 ли [35 километров] вверх по течению и по-прежнему не можем построить мост или перейти реку вброд. Для всей армии еды осталось на три дня. Болотам не видно конца. Невозможно двигаться вперед, кажется, нам остается ждать смерти. Не можем найти проводника. Невыносимые страдания. Завтра утром решили возвращаться в Абу». Готао с трудом сдерживал гнев: «Стратегия этого похода непродуманна. В прошлый раз у армии кончились запасы продовольствия, и она понесла большие потери. В этот раз вы заставляете нас идти в Банью и пережить то же самое».
Благодаря коварству Мао Готао и основные силы армии застряли в болотах на месяц. Надвигались суровые холода. Готао принял решение, которого как раз и добивался Мао: пойти на север и остаться там до весны следующего года, поскольку «возможность продвигаться дальше была утеряна». Две трети солдат страдали кожными инфекциями на ногах и еле передвигались. Если они предпримут длительный переход на север, придется бросить почти всех больных и раненых.
Конечно же все это было прекрасно известно Мао: сам план подвергнуть армию Готао таким пыткам имел целью уменьшение ее численности. Мао добился своей цели: удостоверился, что первым доберется до русских, заставив Готао ожидать на юге до следующего года.
Но как только Готао отдал приказ не идти на север, Мао столкнулся с большой проблемой. Приказ Готао обжалованию не подлежал. Мао мог отдавать приказы от имени партии, но не был уверен, что сможет увести за собой армию, даже свои собственные войска, если у них возникнет возможность выбора. Кризис наступил 8 сентября 1935 года, когда Готао приказал двоим командующим армией Мао привести «правую колонну» к нему на юг.
Понимая, что не имеет авторитета у солдат, Мао отказался от открытого противостояния. Он не посмел ставить под сомнение приказ Готао, даже прикрываясь именем партии. Вместо этого он под ложным предлогом похитил собственные войска. В ночь с 9 на 10 сентября вместе с Ло Фу он бессовестно солгал нескольким приближенным: Готао приказал своим людям причинить вред лидерам партии, поэтому они должны втайне собрать подчиненных и выступить в путь той же ночью[45]. Госпожа Ло Фу вспоминает, как их разбудили среди ночи и приказали: «Вставайте! Выступаем сейчас же!» Мы поинтересовались, что случилось и куда мы идем. Нам ответили: «Никаких вопросов, немедленно собирайтесь! Никакого шума, никаких факелов, следуйте за мной». Мы прошагали около 10 ли [5 километров], не останавливаясь, чтобы передохнуть, пока не перешли горный перевал».
Одновременно с похищением собственных войск Мао поручил одному из своих высокопоставленных чиновников похитить секретные карты из штаб-квартиры Второго бюро, где хранились записи радиопереговоров.
Здесь у Мао появился новый союзник в лице Пэн Дэхуая. Более трех месяцев назад Пэн оспаривал у Мао должность командующего и был лояльно настроен по отношению к Готао, который пытался привлечь его на свою сторону. Но теперь Пэн перешел на сторону Мао. Причина крылась не только в том, что Мао возглавлял партийное руководство, но и в том, что он захватил место единственного переговорщика с русскими.
На рассвете 10 сентября командующие «правой колонной» Готао проснулись и обнаружили, что Мао и его войска исчезли вместе с картами. Им сообщили, что арьергард армии Мао зарядил ружья и готов стрелять в преследователей. Офицеры, занимавшие посты вдоль дороги, по которой бежали отряды Мао, спрашивали, надо ли им силой остановить беглецов, поскольку было очевидно, что они уходят тайком. Командующие Готао решили, что «Красная армия не должна стрелять в Красную армию», поэтому Мао позволили уйти.
Пока Мао и его люди шли вперед, появилась агитационная бригада из армии Готао и принялась махать руками, крича: «Не ходите за Большим Носом! Пожалуйста, вернитесь!» Большой Нос означало «иностранец», в данном случае Отто Браун. Ему тоже солгали, будто Готао отдал приказ «сломить сопротивление Центрального комитета, если потребуется, то силой». Впервые рядовые узнали, что в армии произошел раскол, и это известие вызвало огромное смятение. Политический отряд Мао немедленно послал своих людей, чтобы вынуждать солдат идти вперед, на случай если кто-то решит последовать за Готао.
В это время у Мао было менее 8 тысяч солдат — совершенно растерянные люди, не знавшие, чью сторону им принять. Сам Мао появился перед войсками, что было для него необычно. Он не стал обращаться к ним, а просто молча стоял у обочины дороги, глядя, как солдаты идут мимо, подсчитывая силы и пытаясь угадать их настроение. Мао удостоверился, что рядом с ним стоит Пэн, и передал бразды правления ему. Впервые старший офицер оказался так близко к Мао, который всегда предпочитал управлять из тени.
Следующим шагом Мао было убедиться, что Чан Кайши не причинит беспокойства его личному составу. Уже не оставалось сомнений, что Чан пропустит его, но позволит добраться до места назначения лишь очень ослабленной армии. Во время Великого похода, в то время как отряды Мао продвигались вперед без потерь, Готао приходилось отвоевывать каждый свой шаг.
Мао было на руку, чтобы Чан узнал, что на север идет лишь маленькая армия и что с ней находятся партийные лидеры. Уже через несколько часов после раскола армии националисты узнали, какие отряды отправились с Мао и насколько велики были потери. 11 сентября, на следующий день после побега Мао, Чан сообщил коменданту округа, что «получил информацию о том, что Мао, Пэн, Линь и их бандиты бегут на север и что они умирают от голода и усталости».
Готао не сомневался, что эта информация была нарочно запущена Мао, поскольку в телеграмме, посланной им на другой день, говорилось: «На следующее утро после вашего ухода враг уже знал, что отряды Пэн Дэхуая бежали на север. Опасайтесь реакционеров, выдающих ваши секреты. Несмотря на наши разногласия, мы не должны выдавать наших передвижений врагам».
Эта утечка информации обеспечила Мао спокойный путь до места назначения — Лёссового плато. Там, в Северной Шэньси, его ожидало единственное безопасное место во всем Китае, благодаря любезному разрешению Чан Кайши. Мао и партийные руководители знали об этом задолго до Великого похода, а из Москвы еще 3 мая 1934 года они получили указание расширить этот лагерь.
Мао принял помощь от Чан Кайши, и следующие несколько тысяч километров армия прошла почти беспрепятственно. «Если не считать местных снайперов, — вспоминал Браун, — на этом участке мы не встретили врагов»[46]. За ними по пятам следовали силы Чана, но только чтобы не дать Мао забрести в центр Китая.
Последний отрезок пути оказался приятной прогулкой по сравнению со всем предыдущим. Вместо снега, града и стреляющих из лесов тибетцев, на юге Ганьсу красные видели золотые колосья, колышущиеся под теплым солнцем, пасущихся овец и работающих в поле крестьян. Местные жители были дружелюбны, и Мао изо всех сил старался, чтобы так осталось и впредь. Ему больше не хотелось получить такой же прием, как от тибетцев, поэтому он ввел в своих войсках «суровую дисциплину». Почти 60 процентов населения составляли мусульмане, и красноармейцам было запрещено убивать и есть свиней, а также грабить жителей, даже богатых.
Местное население пригласило солдат разместиться в своих домах, где люди впервые за много месяцев смогли помыться, побриться, подстричься и попробовать вкусную мусульманскую еду — оладьи, лапшу, баранину, курицу, чеснок и перец. Браун вспоминал, что его «глубоко поразило» гостеприимство местных жителей.
