Тем временем Москва и Нанкин вели переговоры о восстановлении дипломатических отношений, прерванных Москвой в 1929 году, когда Китай попытался перехватить контроль над Китайско-Восточной железной дорогой в Маньчжурии. Мао, похоже, рассчитывал на то, что Чан Кайши в качестве жеста доброй воли по отношению к Москве оставит китайских коммунистов в покое.
Соратники Мао считали тактику пассивного выжидания «чрезвычайно опасной». Мао не уступил ни на йоту. По словам Чжоу, «время от времени он приводил одни и те же аргументы, и мы не знали, что делать».
В начале октября пришлось созвать чрезвычайное совещание, превратившееся в открытое противостояние с Мао. Все высшее руководство революционной базы — восемь человек — собралось в городе Нинду на совещание под председательством Чжоу. Гнев, выплеснутый на Мао, проявлялся в формулировках, которыми участники описывали ситуацию; по их мнению, они «увязли во внутриполитической борьбе и должны прекратить уступать Мао и умиротворять его», что было намеком на мягкое обращение Чжоу с Мао.
Мао обвинили в «неуважении к партийному руководству, отсутствии общего представления об организации», другими словами, в неповиновении. Тон обвинений был бы еще резче, если бы не Чжоу, который, как выразились его соратники, «не представил четкой и однозначной критики ошибок Цзэдуна, а, скорее, попытался приукрасить и оправдать его действия». Лидеры, оставшиеся в Шанхае, особенно Бо Гу, были так взбешены, что, не посоветовавшись с представителями Москвы (крайне необычный поступок, свидетельствовавший о степени их гнева), телеграммой потребовали от своих коллег в Нинду заклеймить действия Мао, как «нетерпимые», отстранить его от руководства армией и даже предположили, что его следует исключить из партии.
Чтобы Москва не успела вмешаться, Мао был смещен с армейского поста прямо на заседании в Нинду, хотя, принимая во внимание указание Москвы не портить репутацию Мао, войскам сообщили, что он «временно возвращается к должности председателя центрального правительства». Москве же доложили, что Мао ушел в тень «по болезни».
Во время совещания Мао дважды посылал в Шанхай телеграммы, в которых явно пытался призвать на подмогу Москву. Однако ему удалось вывести из терпения и Эверта, представителя Москвы в Шанхае. Эверт предпочел послать доклад в Москву не телеграфом, а курьером, и потому новости о смещении Мао попали в Москву лишь после окончания совещания. Эверту пришлось объяснять Москве, почему он не сумел отстоять Мао: «Решение… сместить Мао и подвергнуть его критике было принято «без предварительного согласования с нами». Эверт уверял, что сам с этим решением не согласен: «Подобные решения не следует принимать, не исчерпав всех других возможностей…» Хотя «нет никаких сомнений в том, что… Мао Цзэдун не прав… надо было попытаться по-дружески убедить его».
Москва приказала КПК: «Что касается ваших разногласий с товарищем Мао Цзэдуном, мы повторяем: постарайтесь по-товарищески склонить его к активным действиям. В настоящее время мы возражаем против отзыва Мао Цзэдуна из армии при условии, что он будет подчиняться дисциплине». 2 ноября Сталина попросили «как можно скорее» выразить личное мнение. Коллегам Мао пришлось объяснять, почему они изгнали Мао из армии. Москва раскритиковала оппонентов Мао и похвалила Чжоу за мягкость.
Поддержка русских пришла слишком поздно для Мао, поскольку он покинул Нинду 12 октября, а его пост армейского комиссара занял Чжоу. Мао так и не простил своих оппонентов в Нинду и всех их заставил поплатиться за нанесенные ему обиды, а некоторые заплатили с лихвой. Самую большую злобу Мао затаил на Чжоу, хотя тот старательно оберегал его интересы. Случилось это потому, что Чжоу в конце концов получил пост, принадлежавший Мао. Впоследствии Чжоу выступал с самобичеваниями более ста раз и энергичнее всего каялся за то, что произошло в Нинду. Сорок лет спустя, весной 1972 года, уже будучи премьер-министром, сразу после того, как ему поставили диагноз «рак мочевого пузыря», и в самый разгар чрезвычайно важных переговоров с США, Японией и многими другими странами (во время которых он произвел огромное впечатление на своих зарубежных собеседников), Чжоу заставили приносить одно унизительное извинение за другим группам высокопоставленных чиновников. Одна тема оставалась неизменной — Нинду.
Прекрасно сознавая свою значимость для Москвы, Мао решительно отказался отправиться в Жуйцзинь и приступить к работе. Вместо этого он поехал «поправлять здоровье» в Тинчжоу, где (до того, как Мао приказал перевести ее в Жуйцзинь) находилась бывшая миссионерская Евангельская больница, предоставлявшая лучшую медицинскую помощь во всем контролируемом красными регионе. Мао остановился в роскошном двухэтажном доме, который прежде принадлежал богатому христианину, а затем реквизировала красная элита. В доме, расположенном на лесистом холме и окруженном на обоих этажах просторными крытыми террасами из темного дерева, можно было укрыться в тени и прохладе, которые были идеальны для летней жары. А из прекрасного субтропического сада доносился изумительный аромат апельсиновых деревьев и шелест банановых листьев.
В этом изящном доме Мао устроил конкурирующую штаб-квартиру. Он вызвал туда различных своих сторонников и приказал, в случае наступления гоминьдановцев, не вступать в бой, не оказывать сопротивление, а эвакуировать передовые части. Самых близких приверженцев он поощрял относиться к приказам партии следующим образом: «Выполняйте их, если они вас устраивают, а в противном случае игнорируйте».
В январе 1933 года Во Гу, двадцатипятилетий руководитель шанхайского партийного отделения (по настоянию своих соратников только что свергнувший Мао в Нинду), прибыл на базу в Жуйцзине[27]. Во Гу был на четырнадцать лет моложе Мао и вступил в партию всего лишь семь лет назад. Он был очень умен и произвел на Эдгара Сноу впечатление человека «сообразительного, проницательного и, пожалуй, еще более гибкого, чем Чжоу Эньлай». Во Гу хорошо говорил по-русски и по-английски, знал методы Москвы, поскольку учился там три с половиной года (1926–1930). Кроме всего прочего, он был очень решительным, за что его высоко ценили товарищи, которым до смерти надоело слишком угодливое отношение Чжоу к Мао. Хотя Во Гу был гораздо моложе Чжоу и не столь опытен, большинство проголосовало за то, чтобы он сменил Чжоу на посту председателя партии, оставив последнему военное командование. Чжоу не стал сопротивляться, поскольку не стремился ни к личной власти, ни к самому высокому государственному посту. На самом деле он, пожалуй, предпочитал оставаться в чьей-то тени.
Во, разгневанный поведением Мао, решил действовать. Мешкать было нельзя, поскольку Чан Кайши мог вот-вот начать наступление на Жуйцзинь. К тому же Во регулярно получал множество жалоб на Мао. Пэн Дэхуай назвал Мао «мерзким типом», «оскорбившим» Чжу Дэ. «Мао любит провоцировать споры из-за пустяков, — сказал Пэн, — и действует очень грубо. Если ему не подчиняются, он безошибочно находит способы заставить подчиниться. Он понятия не имеет, как объединять руководящие кадры».
Однако у Во были связаны руки. Покидая Шанхай, агент Москвы Эверт напрямик заявил, что ему, несомненно, придется работать с Мао. Правда, этот приказ не распространялся на сторонников Мао, и Во пошел в атаку. Начиная с февраля 1933 года ряд приспешников Мао невысокого ранга, включая его брата Цзэтаня, подвергся критике в прессе. Лишь верхушка знала, что истинной целью был Мао, среди обыкновенных людей его репутация тщательно поддерживалась. Кроме того, Во не пользовался киллерскими методами Мао. Хотя в выражениях не стеснялись («разбить вдребезги», «безжалостная борьба»), обращались со сторонниками Мао не как с врагами, а как с допустившими ошибки товарищами и многим сохранили их важные посты.
Во Гу сумел очень успешно разорвать личную цепь командования, созданную Мао, и объединить партию для борьбы с Чан Кайши. Впервые Красная армия нанесла поражение отборным войскам генералиссимуса в боях, в которых участвовали десятки тысяч человек. Последний карательный поход Чана потерпел крах в марте 1933 года.
