В июле 1976 года Мао был вынужден выпустить Дэна из-под ареста, что вызвало его ярость. Тогда Мао приказал дважды прочесть ему вслух «Увядшие деревья». Затем он начал декламировать стихотворение сам, очень медленно, своим придушенным голосом, полным горечи. После этого он больше уже никогда не желал слушать и сам не читал наизусть стихотворений.
Дэн был одним из множества старых партийных противников, которых Мао принялся мысленно бичевать в свои последние годы. Еще одним таким человеком был Чжоу Эньлай. В июне 1974 года Чжоу наконец сделали операцию по поводу рака, которую Мао запрещал в течение двух лет. Мао в конце концов дал согласие, потому что его собственное ухудшившееся физическое состояние заставило его чувствовать себя неуверенно. Пока Чжоу находился в больнице, Мао отрыл старые обвинительные речи, написанные им против Чжоу и других оппонентов еще в 1941 году. Они были полны оскорблений, и Мао счел неразумным их публиковать. Теперь, спустя тридцать три года, он проводил много времени за их чтением, мысленно осыпая Чжоу ругательствами.
Их перечитывание давало Мао возможность излить свою ненависть к еще одному врагу, Лю Шаоци, который умер пятью годами ранее от рук Мао, — но Мао до сих пор не осмеливался публично объявить о его смерти. Когда Мао писал эти статьи, Лю был его союзником, и в них он хвалил Лю. Теперь он старательно вычеркнул все упоминания о Лю.
Был еще один человек, которого Мао мысленно избивал, — это был его главный соперник на тот момент, когда статьи писались: Ван Мин, который умер в изгнании в СССР 27 марта 1974 года, за два месяца до того, как Мао перечитал свои старые тирады. Мао пытался убить Ван Мина, отравив его в 1940-х годах, но тогда вынужден был позволить ему найти убежище в СССР, где Ван оставался в виде некой мины замедленного действия. Хрущев и сын Ван Мина подтвердили, что Мао пытался отравить Ван Мина в СССР. Эта попытка оказалась неудачной, но только потому, что бдительный изгнанник проверил пищу на своей собаке Теке, и она погибла. В Москве Ван Мин писал антимаоистские материалы, которые транслировались на Китай, а во время «культурной революции» он начал планировать возвращение в Китай, чтобы создать базу в Синьцзяне, близ границы с СССР, а потом попытаться устроить переворот против Мао (это предложение в Кремле отвергли).
Смерть Ван Мина была долгой и наступила после десятилетий болезни — наследия попыток Мао его убить. В последние годы он был прикован к постели, и у него уходило три часа на то, чтобы проглотить достаточно крошечных глоточков пищи, чтобы это можно было считать трапезой. Но его болезненная смерть не смягчила обид Мао, так же как столь же мучительные кончины Лю и Чжоу не принесли Мао облегчения. За месяц до собственной смерти Мао потребовал, чтобы ему снова зачитали его давние тирады, и ненадолго порадовался возможности еще раз разнести в клочья всех этих врагов.
К концу жизни Мао большинство его ближайших сподвижников были мертвы — многие из-за него. Однако их смерть почему-то не приносила ему удовлетворения. Гибель Лю и Пэн Дэхуая, главных жертв «культурной революции», ему пришлось скрывать, опасаясь общественного сочувствия. Смерть Чжоу стала известна обществу — и в результате пошатнула власть Мао. Ван Мин умер в СССР, вне его досягаемости. Чжу Дэ подвергнуть чистке не удалось. Линь Бяо, главный помощник Мао в проведении «большой чистки», сумел бежать из страны до того, как разбился самолет, который перевез его через границу, — и, более того, Линь оставил наследство, которое пугало Мао: заговор с целью его убийства. Дэн был жив, и не просто жив: Мао пришлось сдаться и разрешить ему жить в покое, в его собственном доме. На смертном одре Мао так и не смог утолить свою жажду мщения.
Мао снедало недовольство. За десять лет он не сумел сделать Китай сверхдержавой, несмотря на все усилия. У него была атомная бомба, но он не мог на это ставить, в немалой степени потому, что имевшиеся системы доставки вряд ли смогли бы забросить ее за границу Китая. Промышленная база страны пришла в упадок и производила горы некачественной продукции, включая эскадрильи самолетов, неспособных летать, — и это при том, что авиастроение стояло на первом месте с начала его правления и корейская война велась отчасти для того, чтобы его заполучить. Военный флот был немногим лучше. Последние слова Мао, обращенные к главнокомандующему флотом в 1975 году, за год до его смерти, были: «Наш флот всего лишь такой!» При этом он выставил мизинец и выглядел глубоко расстроенным. В октябре 1975 года Мао печально заметил Киссинджеру, что не входит в высшую лигу: «В мире всего две сверхдержавы… Мы отсталые». Пересчитывая по пальцам, он сказал: «Мы идем последними. Америка, Советский Союз, Европа, Япония, Китай. Смотрите!» Когда спустя несколько недель в Китай приехал президент США Форд, Мао сказал ему: «Мы можем только стрелять… пустыми пушками… и проклинать».
В 1974 году Мао предпринял последнюю отчаянную попытку представить себя мировым лидером, стараясь воспользоваться тем, для чего не требовалось военных успехов. Единственным, в чем он мог претендовать на свое мировое первенство, была бедность. Он объявил о новом способе определять «три мира», утверждая, что третий мир — это страны, которые бедны, исключая Россию. Он прозрачно намекал на то, что его следует рассматривать как лидера третьего мира. Но хотя его в самых общих чертах и считали лидером третьего мира, никто ему не подчинялся — и он не обеспечивал никакого ощутимого руководства. И потом, как выразился один реалистичный американский дипломат, «разве это что-то изменило бы»?
Даже его собственные креатуры отказывались признавать его авторитет. Мао сыграл важнейшую роль в установлении режима красных кхмеров в Камбодже в 1975 году. Пол Пот, его лидер, при котором в считаные годы погибло до четверти населения Камбоджи, был задушевным другом Мао. Сразу после того, как Пол Пот пришел к власти, Мао при личной встрече поздравил его с его государством-концлагерем: «Вы добились славной победы. Один удар — и классов нет».
Мао имел в виду, что все стали рабами. И Мао отправил принца Сианука, который жил в Китае в роскошном изгнании, обратно в Камбоджу, где принца посадили под домашний арест и где Пол Пот эксплуатировал его имя. Но хотя Мао был спонсором и наставником Пол Пота, благодарности он не дождался. Коллега Пол Пота по имени Кео Меас, отозвавшийся о Мао восторженно, был замучен до смерти. В досье умершего были слова: «Этот презренный Мао, умерший такой ужасной смертью, какую заслужил, ничего не стоил. Тебе не следовало бы считать, старый ты ублюдок, что на партию Камбоджи повлиял Мао».
На мировой арене Мао приходилось цепляться за туманный ореол. Когда дочь Никсона Джули появилась со значком Мао, «он по-детски обрадовался и порывисто схватил меня за руку», — написала она. Чтобы не уронить лицо, он продолжал «принимать» зарубежных государственных деятелей даже за три месяца до своей смерти. Однако во время этих аудиенций он часто портил о себе впечатление. Лидеры Таиланда обнаружили его «храпящим», когда вошли в помещение. Премьер Сингапура Ли Куань Ю, предпоследний иностранный гость Мао, описал, как почти потерявший дар речи Мао хрипел, запрокинув голову на спинку кресла. Действительно, как можно видеть по последним фотографиям Мао, он совершенно не походил на мирового лидера. Пускающий слюни, с восковым лицом и отвисшей челюстью, он был воплощением старческого маразма и болезни. Когда по фотографиям с премьер-министром Пакистана Бхутто, сделанным в конце мая 1976 года, Мао понял, насколько плохо он выглядит, он вообще прекратил встречаться с иностранцами.
Чувствуя себя глубоко растерянным из-за провала своих мировых амбиций, Мао не задумывался о тех чудовищных человеческих и материальных потерях, которые принесли его народу его разрушительные усилия. Свыше 70 миллионов людей погибли — в мирное время — в результате его неверного руководства, однако Мао жалел только себя. Он начинал плакать, когда говорил о чем-то, что мог связать со своей прошлой славой и текущими неудачами, — даже когда смотрел пропагандистские фильмы собственного режима. Персонал Мао часто видел, как по его лицу текут слезы — «ручьем», как писал один из них. Жалость к самому себе, которая всегда была ему свойственна, стала в последние дни жизни основным чувством совершенно безжалостного Мао.
