Но и Линь не спешил помогать Мао. 21 января 1966 года госпожа Мао приехала к нему поговорить о составлении пресловутого манифеста армии против искусства. Он разыграл полную готовность и даже отрядил на эту работу несколько армейских писателей, но после за ее спиной сказал им: «Цзян Цин больна… у нее паранойя… Слушайте, что она говорит, но сами говорите как можно меньше… Не высказывайте никакой критики о том, как управляется искусство…» В результате, когда в феврале госпоже Мао был представлен черновой вариант манифеста, она назвала его «совершенно бесполезным».
* * *
Тем временем Мао был близок к отчаянию. В том же феврале 1966 года мэр Пэн при поддержке Лю Шаоци выпустил всекитайскую «директиву», которая запрещала использовать политические обвинения для подавления культуры и работников культуры. Более того, он пошел еще дальше и скрыл инструкции Мао о начале кампании преследования. Партия ставила Мао весьма эффективные препятствия.
И это еще не все. Выпустив правила, мэр Пэн вылетел в Сычуань — будто бы инспектировать расположенную в этом горном районе оружейную промышленность. Там он предпринял нечто поистине поразительное. Он тайно встретился наедине с маршалом Пэн Дэхуаем, изгнанным туда в минувшем ноябре, когда Мао начал готовить почву для «большой чистки». О чем говорили между собой два Пэна, осталось неизвестным. Однако, учитывая момент и тот колоссальный риск, которому подвергал себя мэр Пэн (ведь он посетил заклятого врага Мао без разрешения и тайно), весьма вероятно, что они обсуждали возможность использования армии для того, чтобы остановить Мао.
В то время маршал Пэн находился фактически под домашним арестом и не обладал никакой властью, но по-прежнему пользовался в армии огромным уважением и авторитетом, особенно среди своих прежних подчиненных. Еще когда он был под домашним арестом в Пекине, несколько человек, включая высокопоставленного офицера службы безопасности Мао, рисковали многим ради того, чтобы увидеться с ним.
Информация о тайном визите мэра Пэна к маршалу могла не дойти до ушей Мао, но он, конечно, считал, что мэр Пэн преследует в Сычуани какие-то свои цели. Эти подозрения усилились, когда вскоре в Сычуань отправился маршал Хэ Лун (тот самый, которому советский министр обороны посоветовал «избавиться от Мао»), тоже под предлогом инспектирования оружейной промышленности. Мао полагал, что там готовится заговор. Вскоре он обвинил своих оппонентов в том, что они пытаются устроить «февральский военный переворот»[139]. О состоянии Мао в тот период можно судить по тому факту, что он увеличил дозу снотворного, которое обычно принимал, в десять раз; обычного человека такой уровень снотворного в крови мог просто убить.
Но Мао терзало не только это. Судя по всему, мэр Пэн обдумывал возможность войти в контакт с русскими; может быть, он хотел просить помощи у русских, чтобы предотвратить задуманную Мао чистку. Кремль пригласил КПК направить делегацию на очередной (XXIII) съезд КПСС, который должен был состояться в апреле 1966 года. Коллеги Мао прекрасно знали, что после нападок Малиновского, сделанных в ноябре 1964 года, Мао не хотел, чтобы кто-то из них посещал СССР (вдруг этот человек сговорится с Кремлем против него!), поэтому приглашение было рекомендовано отклонить.
Однако в начале марта 1966 года, после тайной встречи в Сычуани с маршалом Пэном, мэр Пэн, с согласия председателя Лю Шаоци, пересмотрел свою позицию и обратился к Мао с предложением — вероятно, партии следовало бы рассмотреть возможность принятия этого приглашения. Этот необычайный поворот, несомненно, увеличил подозрительность Мао. Мэр Пэн вскоре был обвинен в «связях с иностранным государством» и «попытке переворота». Вряд ли Мао почувствовал себя спокойнее, когда новый советский посол Сергей Лапин (с которым председатель Лю ранее имел очень откровенную беседу) ухитрился 24 февраля 1966 года поговорить «без протокола» с Лю на поле пекинского аэропорта, где оба они ожидали прибытия президента Ганы Кваме Нкрумы (свергнутого в тот самый день в результате переворота). Лапин сообщил, что приглашение для китайцев на съезд КПСС находится у него. «Дайте мне этот документ», — сразу отозвался Лю. Лапин сказал, что бумага в посольстве; но все последующие попытки передать ее Лю потерпели неудачу.
Мао давно подозревал, что между его коллегами и Москвой существует обширный заговор против него. В минувшем ноябре, в самом начале чистки Мао уволил и изгнал на крайний юг в Кантон человека, который осуществлял связь руководства страны с Москвой, — владевшего русским языком заведующего канцелярией ЦК КПК Ян Шанкуня. Позже в тюрьме у Яна и русскоязычных переводчиков, работавших с руководством Китая, настойчиво выбивали информацию о контактах с Москвой.
В жизни Яна произошло событие, которое особенно волновало Мао. Канцелярия Яна записывала все, произнесенное Мао, на пленку. Но до этого Мао не хотел, чтобы сохранялись какие-то записи, если они не были тщательно отредактированы. В прежние дни он обычно подносил спичку к телеграмме, как только она была отправлена. Придя к власти, он приобрел привычку всегда напоминать слушателям, чтобы они ничего не записывали. Однако это порождало неразрешимые проблемы — ведь слова Мао были приказами; в отсутствие записей подчиненным трудно было понять, что в точности сказал вождь, а потому иногда невозможно исполнить его приказание. Мао был вынужден разрешить записывать самое важное на бумаге или на пленке. С одобрения самого Мао канцелярия Яна в конце 1950-х годов начала установку необходимой записывающей аппаратуры. Но через пару лет один из операторов записи сделал большую глупость: желая поддразнить подружку Мао, он сказал ей, что слышал ее с Мао в поезде. «Я все слышал», — утверждал он, хотя на самом деле ничего не слышал. Подружка сказала Мао, и тот сразу приказал разобрать всю аппаратуру и уничтожить записи[140]. Все резиденции и автомобили Мао были тщательно обысканы. Хотя нигде ничего не нашли, Мао это не убедило. Он подозревал, что идея записывать его выступления была частью заговора, как-то связанного с председателем Лю и русскими. Все, кто принимал участие в этой работе, со временем были подвергнуты допросам, а немалая часть этих людей приняла страшную смерть.
В марте 1966 года все нити подозрений Мао сплелись воедино. В январе 1966 года Брежнев — первым из советских лидеров — посетил Монголию; там к нему присоединился министр обороны Малиновский, тот самый человек, который в свое время предлагал китайцам устранить Мао. Брежнев никогда не имел дело с Мао, зато знал Лю Шаоци. Он в роли хозяина принимал Лю, когда тот приезжал в СССР в 1960 году на Совещание представителей коммунистических и рабочих партий. Брежнев, в то время второй человек в партии после Хрущева, больше недели ехал вместе с Лю через всю Россию на Дальний Восток по Транссибирской железной дороге, они прекрасно поладили между собой. Теперь Брежнев подписал договор о взаимопомощи с лидером Монголии Юмжагийном Цеденбалом. В соответствии с договором советские войска вошли в Монголию и встали всего в 500 километрах по открытой равнине от Пекина. Войска привезли с собой ракеты класса «земля — земля», очевидно с ядерными боеголовками. Цеденбал, который в начале 1960-х не раз становился мишенью для заговоров Мао с целью свержения, готов был перенести борьбу с кликой Мао на территорию самого Китая.
Для Мао наступил критический момент. Ему была необходима помощь Линь Бяо — и немедленно. Он уступил требованиям Линя и дал согласие осудить начальника Генерального штаба Ло за «измену». 18 марта 1966 года Ло, пытаясь покончить с собой, бросился вниз с крыши своего дома. Попытка не удалась; ее, как обычно, сочли «предательством» партии. Ло был приговорен к самому ужасному наказанию. Позднее его подвергали «общественному осуждению». Ло выволакивали на сцену-эшафот в большой корзине, поскольку, спрыгнув с крыши, он сломал себе лодыжки. Изуродованные кровоточащие ноги свисали через край.