Как только в марте 1953 года Мао узнал, что Сталин умирает, он тут же развил бешеную деятельность. Лю, в конце февраля перенесший операцию по удалению аппендикса, в то время лежал в больнице. Мао принял меры к тому, чтобы Лю там оставался, и даже оградил его от известия о смерти Сталина. Мао дважды посещал советское посольство — в связи с болезнью Сталина и его кончиной, — оба раза в сопровождении всех китайских руководителей, кроме Лю, хотя тот чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы передвигаться. Когда «Жэньминь жибао» опубликовала телеграмму Сталину с пожеланиями здоровья от Общества китайско-советской дружбы, вместо подписи Лю, председателя общества, под ней стояла подпись одного из второстепенных лиц, что было чрезвычайным нарушением правил. И Лю не допустили на мемориальную церемонию на площади Тяньаньмынь.
В мае Мао послал Лю резкое, угрожающее письмо с указанием: «Все исходящие документы и телеграммы Центра обязательно отдавать мне на визирование. Иначе они будут считаться недействительными (выделено Мао). Будьте внимательны». Он отправил еще один приказ Лю (и Чжоу, и командующему Пэну) «проверять все телеграммы и документы, исходящие от имени Центра или Военного совета… на предмет того, просмотрены ли они мною… В прошлом несколько решений… было принято без моей визы. Это абсолютно недопустимое нарушение правил…». Очень резкие слова, безусловно устрашившие Лю еще больше.
Затем началась открытая атака на Лю в узком, но важнейшем кругу. 15 июня, когда Политбюро собралось на заседание, чтобы выслушать заявление Мао о Программе индустриализации, Мао заклеймил Лю «правым уклонистом». Хотя он и не произнес имени Лю, все поняли, о ком идет речь. Мао принял меры предосторожности для того, чтобы Лю не использовал для ответного удара его личную гвардию, также охранявшую и Лю, хотя вероятность этого была ничтожно мала. Мао заранее провел тайное расследование личных отношений гвардейцев с Лю, и в день заседания некоторых охранников вывезли из Пекина.
В последующие месяцы Мао организовал травлю Лю перед еще большими аудиториями, критикуя ставленников Лю, таких как министр финансов Бо Ибо, который разработал налоговую систему, не дававшую таких доходов, которые требовались для программы Мао. Затем в сентябре Мао спровоцировал мелкого чиновника, чтобы тот на партийной конференции выдвинул клеветнические обвинения против Лю и его протеже с подозрительным прошлым, в том, что они могли бы быть вражескими агентами. Это было очень грозное обвинение. Лю мог потерять гораздо больше, чем просто работу.
Мао заставил Лю помучиться несколько месяцев, а 24 декабря 1953 года неожиданно объявил Политбюро, что собирается в отпуск и назначает Лю своим заместителем. Это означало, что Лю по-прежнему второй человек в государстве. Психологический эффект был потрясающим. Вернувшись из бездны на свое высокое место, Лю подчинился требованиям Мао опровергнуть свое прежнее мнение перед всеми высокопоставленными коллегами и делал это безостановочно три дня и три ночи. Мао получил желаемое — бесконечно униженного Лю.
Еще раньше Мао угрожал заменить Лю Гао Ганом, руководителем Маньчжурии. Гао был сторонником жесткой линии и поддерживал программу создания сверхдержавы на сто процентов. Он энергичнее других высших руководителей критиковал взгляды Лю. Мао демонстрировал свое расположение к Гао и недовольство Лю и намекал Гао, что подумывает отдать ему пост Лю. Гао передал правящей верхушке слова Мао и сыграл ключевую роль в травле Лю. Многие ожидали, что Гао вот-вот займет его место.
Затем совершенно неожиданно Мао восстановил Лю в прежнем положении и обвинил Гао в том, что тот «замышлял расколоть партию, чтобы узурпировать власть в партии и государстве». Эта была первая в высшем кругу чистка со времени прихода коммунистов к власти, и воцарилась атмосфера тревоги и страха. Сразу после осуждения Гао в Пекин прибыл далай-лама, и свита немедленно предупредила его, что чистка — грозный признак. И это была первая тема, которую далай-лама решил обсудить с нами, когда давал нам интервью сорок пять лет спустя.
Истинной причиной чистки был Советский Союз. Как хозяин Маньчжурии, Гао был тесно связан с русскими и все им разбалтывал, даже рассказывал связному Сталина Ковалеву о разногласиях в Политбюро, где он заклеймил Лю лидером проамериканской фракции. Мао узнал об этом, когда был в Москве в 1949 году и Сталин дал ему почитать доклад Ковалева, частично основанный на разговорах с Гао. Другим русским Гао говорил, что Лю слишком мягко относится к буржуазии, жаловался он и на Чжоу, выболтав русским, что на заседании Политбюро сцепился с Чжоу из-за корейской войны[117].
То, что Гао — болтун, заметила и одна британская пара в Яньане еще десятью годами ранее. Гао, записали они, был, «пожалуй, самым несдержанным из всех коммунистов, у которых мы брали интервью». Должно быть, они сильно удивились, поскольку Гао тогда был совершенно неизвестной личностью.
Мао никоим образом не мог допустить, чтобы его подчиненные болтали с чужаками о делах его режима. Изгнанием Гао он словно посылал предупреждение: держите рот на замке, особенно с русскими. Поскольку программа создания сверхдержавы в основном зависела от Советского Союза, многочисленные контакты с русскими были неизбежны. Мао боялся, что тесная дружба с ними приведет к ослаблению его влияния и, следовательно, к угрозе его власти. Мао не мог допустить здесь ни малейшего риска. Главным образом, бдительность и умение предчувствовать потенциальные угрозы позволили ему спокойно умереть в собственной постели. Мао не мог запретить все контакты с русскими, поэтому он решил создать невидимый барьер между своими людьми и «братьями». Судьба Гао послужила отличным предупреждением подчиненным: не увлекайтесь дружбой с русскими!
Вскоре Мао использовал пример Гао для недвусмысленного приказа высшему эшелону власти прекратить отношения с любыми советскими гражданами, назвав эти отношения «незаконными контактами с иностранными державами»: «Есть ли в Китае люди, которые за спиной Центра [то есть моей] информируют иностранцев? Думаю, да — например, Гао Ган… Надеюсь, мы полностью избавимся от этих товарищей… Все должно проходить через Центр [снова меня]. Что касается информации, не передавайте ее… Те, кто передал информацию, признайтесь, и вы не подвергнетесь преследованиям.
Если вы не признаетесь, мы проверим и все выясним. У вас будут неприятности».
Мао не определил, что считает информацией, то есть с иностранцами нельзя было разговаривать ни о чем.
Мао назначил Чжоу Эньлая главным «обвинителем» Гао на время своего отсутствия. На встрече руководства в феврале 1954 года, когда Чжоу предъявлял обвинения Гао (находившемуся тут же), чай, вопреки традиции, был заранее разлит по чашкам, чтобы слуги не подслушивали. Однако, когда у лидеров закончилась горячая вода, пришлось впустить одного из слуг. Каково же было его изумление, когда он увидел обычно вежливого Чжоу, разъяренного до такой степени, каким его никто не знал. Чжоу, старый убийца, принял меры предосторожности, приказав двоим доверенным подчиненным принести пистолеты, нечто немыслимое для встреч высших руководителей.
Гао был потрясен коварством, с которым Мао заманил его в ловушку, и 17 февраля попытался убить себя электрическим током, но безуспешно. За попытку самоубийства он был вынужден принести извинения, но извинения не были приняты с обычной для партии безжалостностью. Этот акт отчаяния был заклеймен, как «несомненно предательские действия против партии». Гао посадили под домашний арест, и в конце концов через шесть месяцев, накопив достаточно снотворного, он сумел свести счеты с жизнью.
В коммунистическом мире заговор всегда был предпочтительнее одинокого интригана. Для фальсифицирования «заговора» Мао выбрал руководителя организационного отдела Жао Шуши, которого обвинил в создании «антипартийного альянса» с Гао, хотя они и не были особенно близки. Среди прочего Жао успел поработать руководителем разведывательной сети КПК в Америке. Возможно, именно поэтому Мао, собиравшийся устроить чистку в своей разведывательной системе, хотел видеть его за решеткой. Жао арестовали, и он умер в тюрьме двадцать лет спустя, в марте 1975 года.
