На выполнение своей программы Мао хотел направить все ресурсы нации. На весь процесс «индустриализации» он отводил «десять — пятнадцать лет», в крайнем случае чуть дольше. Темпы — это «смысл существования», не уставал повторять он, не озвучивая истинной цели: превратить Китай в военную державу еще при своей жизни и заставить весь мир прислушиваться к его словам.
Мао приближался к шестидесятилетнему рубежу и часто, обсуждая индустриализацию, ссылался на свой возраст и смертность населения. Разговаривая как-то с группой охранников, он подчеркнул: «Мы обязательно сделаем это за пятнадцать лет», затем вдруг произнес: «Конфуций умер в семьдесят три года». Явно он имел в виду: «Безусловно, я проживу дольше Конфуция и смогу увидеть результаты через пятнадцать лет».
В другой раз он сказал, что «мы перегоним Британию… через пятнадцать лет или чуть позже», а затем добавил: «У меня есть личный пятилетний план: прожить… еще пятнадцать лет, тогда я буду удовлетворен; конечно, было бы лучше перевыполнить этот план», то есть прожить еще больше.
Мао не интересовало, что будет с последующими поколениями. Еще в 1918 году он написал: «Кое-кто считает, что мы несем ответственность перед историей. Я в это не верю… Такие люди, как я, не добиваются успехов, чтобы оставить свои достижения будущим поколениям…» (курсив наш. — Дж. X, Ю. Чж.). Таких взглядов он придерживался всю жизнь. В 1950 году после посещения мавзолея Ленина Мао сказал своей свите, что высококачественное сохранение тела осуществлено ради других, а для самого Ленина это значения не имеет. Умерев, Ленин перестал чувствовать, и ему все равно, как хранится его тело.
Когда умер Мао, он не оставил ни завещания, ни официального наследника. Как ни странно, в отличие от большинства китайских родителей, особенно китайских императоров, его совершенно не волновал вопрос о наследнике (Чан Кайши, например, не погнушался ничем, чтобы защитить своего наследника)» У старшего сына Мао, погибшего в корейской войне, отпрысков не было, так как его жена не хотела иметь детей до окончания учебы. Мао не оказывал на сына давления, хотя он был единственным из сыновей Мао, находившимся в здравом уме; младший сын был умственно отсталым.
Мао был полон решимости в грядущие десятилетия самолично править военной сверхдержавой, и это было единственным важным фактором, влияющим на судьбу китайского народа.
Мао спешил создать свой арсенал. В сентябре 1952 года, когда Чжоу Эньлай представил Сталину список необходимого Пекину для первого пятилетнего плана (1953–1957), Сталин отреагировал так: «Это очень напряженная цифра. У нас даже во время войны не было такой высокой цифры… Дело здесь… в том… сможем ли мы произвести столько оборудования». Согласно официальной статистике, траты в этот период на военную и связанные с военной индустрии съедали 61 процент бюджета, хотя в реальности процент был выше и с годами прогрессировал.
Для сравнения: траты на образование, культуру и здравоохранение, вместе взятые, составляли ничтожные 8,2 процента, и не существовало частного сектора, который мог бы возместить то, что не могло дать государство. Образование и здравоохранение никогда не были бесплатными, за исключением случаев эпидемий, а потому часто оставались недоступными для крестьян и низших городских слоев общества. Чтобы сэкономить деньги на здравоохранение, правительство прибегало к таким мероприятиям, как гигиенические кампании, целью которых было уничтожение не только мух и крыс, но в некоторых регионах также собак и кошек, хотя, как ни странно, дело никогда не доходило до чистки вонючих и распространяющих заразу китайских уборных; они так и оставались нечищеными в течение всего правления Мао.
Китайскому народу говорили туманно, но настойчиво, что оборудование из СССР, используемое в китайской индустриализации, — «советская помощь», подразумевая под «помощью» подарок. Ничего подобного. За все приходилось расплачиваться, в основном продовольствием. Этот факт тщательно скрывался от китайского народа и в большой степени скрывается до сих пор. В те дни Китай мало что имел для продажи. Торговля с Россией, говорил Чжоу в узком кругу, «сводится к тому, что мы продаем сельскохозяйственную продукцию, чтобы купить оборудование»[115]. Согласно современной официальной статистике, все 1950-е годы «главным экспортом были рис, соя, растительное масло, свиная щетина, колбасная оболочка, шелк-сырец, свинина, кашемир, чай и яйца». В этот период Мао весьма легкомысленно сказал индонезийскому президенту Сукарно: «Откровенно говоря, у нас не так много товаров [для экспорта], кроме яблок, земляных орехов (арахиса), свиной щетины, сои».
Все товары, которые Китай экспортировал в СССР и его сателлиты, в большинстве своем были крайне необходимы его собственному народу и включали все основные продукты, богатые протеином: сою, растительное масло, яйца и свинину, которых всегда более чем не хватало самим китайцам. Поскольку Китай располагал всего лишь 7 процентами имеющейся в мире пахотной земли, а население его составляло 22 процента от населения земного шара, земля здесь ценилась слишком высоко, чтобы в большинстве районов выращивать скот, поэтому у китайцев не было молочных продуктов и было очень мало мяса. Даже зерно, основной продукт питания, входило в экспортный список Мао. Хотя производство зерна в Китае было удручающе неадекватно нуждам народа, страна традиционно являлась крупным экспортером зерна.
Ради экспорта Мао был готов лишить продуктов питания собственный народ. Одна из инструкций министерству внешней торговли в октябре 1953 года гласила: «Что касается главных продуктов, необходимых для выживания нации [то есть зерна, сои и растительного масла], мы действительно должны снабжать ими китайский народ, но мы не можем руководствоваться лишь этим… Мы должны думать о всевозможных способах выжимания их для экспорта (курсив наш. — Дж. X, Ю. Уж.)… Что касается продуктов (таких как мясо, арахис), менее необходимых для выживания населения, у нас есть тем более веские причины сократить их потребление внутри Китая, чтобы удовлетворить нужды экспорта».
Еще один приказ от июля 1954 года: «Ради гарантированного экспорта требуется сократить внутренний рынок таких продуктов, как мясо. Другие продукты, такие как фрукты, чай… следует экспортировать в как можно большем количестве и потреблять на внутреннем рынке только в том случае, если что-нибудь остается…» (курсив наш. — Дж. X., Ю. Чж.).
Больше всего страдали крестьяне. Политический курс был взят на то, чтобы гарантировать основные продовольственные товары для городского населения с утверждением строгих норм, а в случае неизбежной нехватки продовольствия крестьянам приходилось голодать. Во времена правления Мао всем зарегистрированным как крестьяне запрещалось переезжать в города или менять свой статус. Крестьянам даже не дозволялось переезжать из одной деревни в другую без особого разрешения (например, когда они выходили замуж или женились). Другими словами, они были приговорены жить в своей деревне всю жизнь, как их дети и внуки. Это полное отсутствие мобильности было в Китае новинкой. Традиционно крестьяне всегда имели право перемещаться как в географическом плане, так и в общественном. Они могли стремиться к власти и богатству — как сам Мао. В случае голода они могли бежать в города или другие регионы и, по крайней мере, попытать счастья. Теперь даже в лучшие времена они не могли и надеяться улучшить свою участь, разве что правительство мобилизовало бы их в армию или на завод. А когда случалась катастрофа, они голодали и умирали в своих деревнях[116].
Однажды, пообещав отправить в Восточную Германию больше сои, Чжоу Эньлай сказал своим немецким собеседникам: «Если наш народ и голодает, то не в городах, а в сельской местности, так же как у вас». Другими словами: нашего голода никто не увидит.
