Мао издавал приказ за приказом, жестко критикуя провинциальные партийные кадры и обвиняя их в мягкотелости, побуждая их к «массовым арестам и массовым казням». 23 января 1951 года, например, он критиковал одну провинцию за «излишнюю снисходительность и малое число казней»; когда количество смертных казней возросло, он сказал, что это «улучшение» работы доставило ему «большую радость».
Эта общенациональная кампания шла рука об руку с земельной реформой в захваченных областях, где жило приблизительно две трети населения Китая. Около 3 миллионов человек были казнены, убиты разъяренными толпами или покончили с собой[96]. Мао хотел, чтобы убийства и казни были эффективными, а это означает, что они должны были совершаться публично. 30 марта 1951 года он поучал: «Во многих местах не осмеливаются убивать контрреволюционеров в больших количествах и публично. Эту ситуацию надо переломить». В одном только Пекине было проведено около 10 тысяч публичных вынесений приговора и казней. На этих процедурах присутствовали 2–4 миллиона человек. Молодая женщина, наполовину китаянка из Британии, стала свидетельницей одного такого митинга в центре Пекина, когда на площади были построены около 200 человек, которых потом одного за другим застрелили в голову, так что мозги разлетались, обрызгивая присутствующих. Даже те, кто уклонялся от присутствия на этих кровавых представлениях, не могли уклониться от вида смерти, так как по улицам часто возили на грузовиках горы свежих трупов, с которых на мостовую стекала кровь.
Мао хотел, чтобы подавляющее большинство населения — дети и взрослые — стали свидетелями насилий и убийств. Целью было запугать и ожесточить людей. В этом он далеко превзошел Сталина и Гитлера, которые по большей части старались скрывать самые гнусные свои преступления.
Мао мог бы убить и больше людей, но они были нужны ему как рабы для подневольного труда. Мао так и заявил в одном из своих приказов: некоторые люди «совершили преступления, за которые заслуживают наказания смертью», но их не надо убивать, «потому что это лишит нас рабочей силы». Миллионы людей были пощажены только для того, чтобы попасть в трудовые лагеря. Пользуясь советами русских специалистов по ГУЛАГу и депортациям, Мао устроил и у себя обширнейший архипелаг лагерей, которые официально назывались лао-гаи, «реформа через труд». Быть сосланным в такой лагерь означало быть обреченным на непосильный труд в самых отдаленных пустынях или в глубине самых ядовитых шахт, непрерывно подвергаясь оскорблениям и издевательствам. Упрятанные в эти лагеря, как слабые телом, так и сильные духом, работали до смерти. Многие заключенные были казнены, другие любыми способами совершали самоубийства, например бросаясь в соломорезку. Всего за время правления Мао число казненных и погибших в тюрьмах и лагерях достигло приблизительно 27 миллионов человек[97].
В дополнение к казням и заключению в лагеря и тюрьмы была и третья, типично маоистская форма наказания, которому подверглись многие миллионы людей во время правления Мао. Это наказание называлось «взять под наблюдение». Жертва при этом оставалась жить в обществе. Это означало «жизнь в страхе», жизнь под угрозой заключения. Этих подозреваемых арестовывали в первую очередь и снова начинали мучить при каждом новом витке усиления угнетения. Все члены семьи такого человека превращались в отверженных. Такое обращение служило предостережением обществу — не становиться на пути режима[98].
Террор работал и приносил плоды. В докладе, представленном Мао 9 февраля 1951 года, всего через несколько месяцев после начала кампании, говорилось, что «распространение провокационных слухов прекратилось, а общественный порядок стабилизировался». То, что правительство называло «слухами», было единственным способом, каким люди могли выражать свои истинные чувства. В одном случае какая-то, казалось бы, совершенно нелепая тревога вдруг распространялась не из деревни в деревню, а из одних провинций в другие: «Председатель Мао присылает в деревни своих людей, чтобы отрезать у мужчин яички и отдавать их в Советский Союз для производства атомной бомбы» (по-китайски «яичко» и «бомба» передаются одним словом дань). В некоторых случаях, когда вблизи деревни появлялись группы людей, весьма похожих на сборщиков налогов, как лесной пожар распространялся слух «Приехали срезать яйца!» — и вся деревня бросалась прятаться. Эта история есть отражение того факта, что Мао и без того наложил на крестьянство невыносимый налоговый гнет и многие крестьяне отчетливо догадывались, что продовольствие отправляют в Россию.
Эта кампания словно тяжелым колпаком накрыла общество, закупорив отдушины для выражения несогласия, но в первые годы в этой системе все же были трещины. Иногда жертвам удавалось прятаться. Одна мелкая землевладелица из Аньхоя умудрилась быть в бегах вместе с сыном в течение 636 дней. На них никто не донес, даже те люди, которых послали на их поимку. Когда беглецы вернулись в деревню, «подавляющее большинство жителей, особенно женщины… лили слезы жалости», вспоминал сын беглянки. Так как кампания к тому времени закончилась, и мать и сын уцелели.
Но контроль постепенно становился более жестким и всепроникающим. Вместе с ним наступала потеря свободы на всех фронтах: в словах, поступках, в работе и получении информации. Общенациональная система слежки, получившая название «Комитеты по поддержанию порядка», была организована на всех промышленных предприятиях, в деревнях и жилых кварталах. Членами этих комитетов стали общественники, очень активные, назойливые, шумные и сующие нос не в свое дело типы, ставшие теперь соучастниками репрессий режима. Комитеты следили за всеми — не только за политически подозрительными и за мелкими правонарушителями. Помимо всего прочего, режим пригвоздил каждого жителя Китая к фиксированному, не подлежащему смене месту работы и жительства. Это было сделано с помощью регистрационной системы (ху-гоу). Эта регистрация началась в июле 1951 года и вскоре обрела силу железного закона.
Тактику и стратегию «подавления контрреволюции» правительство использовало в борьбе с разного рода неполитическими нарушениями, такими как обычный бандитизм, разбой, убийства, грабежи, азартные игры, торговля наркотиками и проституция («освобожденные» проститутки были организованы в бригады подневольного ручного труда). Благодаря феноменальной организации и беспощадности эти акции имели чрезвычайный успех. К концу 1952 года торговля наркотиками практически была искоренена, точно так же как и бордели.
Мао постоянно повторял, что его убийства «были чрезвычайно необходимыми». «Но это средство обеспечивает усиление власти только при правильном применении».
* * *
За время правления Мао были казнены очень многие китайцы, но известно всего о двух иностранцах, разделивших их судьбу, — об одном итальянце, Антонио Риве, и об одном японце по имени Рюити Ямагути. Обвинение было нешуточным — подготовка убийства Мао выстрелом из миномета 1 октября 1950 года, во время национального праздника на площади Тяньаньмынь. Эти двое были арестованы за несколько дней до праздника вместе с несколькими другими иностранцами. Десять месяцев спустя, 17 августа 1951 года, этих двоих провезли по улицам Пекина в открытых джипах и публично расстреляли недалеко от Небесного Моста. На следующий день сообщение о казни появилось в «Жэньминь жибао» под заголовком: «Дело американских шпионов, замышлявших вооруженный мятеж». В статье содержались намеки на то, что покушение было организовано помощником американского военного атташе полковником Дэвидом Барреттом.
Для каждого, а тем более для иностранца, совершить покушение на Мао в такой день, как национальный праздник, когда усилены все меры безопасности, в толпе из сотен тысяч хорошо организованных и бдительных китайцев, не говоря о 10 тысячах милиционеров и 10 тысячах солдат, было абсолютно невыполнимой задачей. Кроме того, Дэвид Барретт, предполагаемый организатор покушения, покинул Китай за много месяцев до 1 октября 1950 года. Два десятилетия спустя Чжоу Эньлай извинился весьма своеобразным способом за прежнее обвинение, пригласив Барретта вернуться в Китай. Это было косвенным признанием того, что обвинение было сфабрикованным.
