— Ну вот, доездились…
Он открыл дверцу, вышел из машины, обошел ее вокруг и вернулся.
— С приездом, — сказал он. — Попрошу выйти, мне надо инструмент достать.
Все, кроме Павла Крымова, тихо вышли из автобуса. Позади на шоссе темнела двойная жирная полоса, похожая на латинское «S», а резина на задних колесах безжизненно сплющилась.
— Кошмар, — сказал Мышкин, хватаясь за голову. — Что ж это будет?
— Кошмар, кошмар… — повторил Костя. — Скажите спасибо, что живы остались.
— При чем тут живы, — сказал Мышкин. — Мы же опоздаем!
Костя пожал плечами:
— Говорил я вам, Аполлон Ефимыч, разве с этой резиной можно выезжать, да еще в жару такую. Халтура и больше ничего…
Он влез в автобус, приподнял заднее сиденье и принялся со стуком доставать инструмент. Мышкин нервно прошелся вокруг машины. Бенедиктов вернулся в автобус и вылез, держа на весу футляр со скрипкой. За ним Костя выкатил запасный скат и выбросил на шоссе домкрат, гаечный ключ и еще кое-какие мелочи. Мышкин взглянул на часы и сказал:
— Сколько вам потребуется на эту комедию?
— Если бы один скат, то это быстро, — сказал Костя. — А второго запасного у меня нет. Придется латать.
— Фантасмагория, — сказал Мышкин. — Тысяча и одна ночь. У них же в девять начало!
— Это и думать нечего, — сказал Костя. — Сейчас который?
— Десять минут девятого.
— Ну вот, считайте. Сменить скат — минут пятнадцать, залатать другой — это еще минимум полчаса, вот вам уже сорок пять минут, а ехать?
— Гибель Помпеи! — воскликнул Мышкин. — Вы знаете, что значит сорвать шефский концерт?
— Что ж я вас, на спине повезу, что ли? — спросил Костя. Он вздохнул, взял домкрат и полез под автобус. Мышкин потоптался, взъерошил остатки волос на голове и крикнул:
— Павел Семеныч, что вы там сидите, как на именинах? Уже приехали, можете выходить.
Крымов поднялся и молча вышел из автобуса, брюзгливо глядя себе под ноги. Выйдя, он тотчас заложил руки за спину, ссутулился и отошел в сторону.
— Ну так как же, Аполлон Ефимыч? — вяло спросил Бенедиктов.
— Вы же слышали, — пожал плечами Мышкин. — От этих дел можно получить инфаркт.
— Товарищи, чего нам здесь стоять? — сказал младший Чередниченко. — Пойдемте пока что в лес. Когда Костя закончит, он нам погудит.
— Прекрасная идея, — сказала Леденецкая. У нее сильно кружилась голова от езды в автобусе, ей хотелось посидеть или полежать.
— У меня длинное платье. — сказала Славская.
— Чепуха, подколите юбку, — предложила Лебедева. — Я вам сейчас дам булавки. Жора, возьми там у меня в чемоданчике.
Крамской достал из автобуса чемоданчик, где лежал костюм испанки с красными розами на черном кружеве, балетные туфли и коробка грима. Лебедева помогла Славской подколоть узкую юбку. Боб Картер и братья Чередниченко взяли свои пиджаки, все гуськом спустились через неглубокий кювет и направились в лес. Павел Крымов постоял немного и тоже пошел вслед за всеми, держа руки за спиной и высоко переставляя ноги, словно бы он шел по болоту. Чередниченко-младший обернулся и крикнул:
— Аполлон Ефимыч, а вы чего?
— Не трогайте меня, — отозвался Мышкин. — Мне и так хорошо.
Он топтался подле торчащих из-под автобуса Костиных ног, поминутно смотрел на часы и кряхтел так, словно не домкрат, а он сам приподнимает тяжелый автобус.
Актеры углубились в лес. Здесь было прохладно и тихо. Сухая хвоя лежала под соснами. Кое-где рос пушистый молоднячок-самосев с ярко-зелеными мягкими иглами. Небольшая прогалина, окруженная деревьями, манила сказочно-чистой травой.
— Вот где можно чудно посидеть! — воскликнула Леденецкая. Ей не терпелось приземлиться, чтобы унять головокружение и тошноту.
Чередниченко-младший расстелил свой пиджак, Леденецкая уселась. Боб Картер и старший Чередниченко тоже раскинули свои пиджаки для Славской и Лебедевой и уселись рядом. Крамской изящным балетным движением лег на живот и подпер руками голову. Бенедиктов же стоял, держа футляр со скрипкой и не решаясь сесть, так как проклятый черный материал цеплял на себя что попало и зверски мялся, Павел Крымов прохаживался в стороне, заложив руки за спину и отбрасывая носком ботинка попадающиеся под ноги сосновые шишечки.
— Боже мой, как чудесно! — сказала Леденецкая, у которой мгновенно прошел приступ тошноты. — Что значит природа!
— Да-а… — неопределенно протянул Чередниченко-старший.
— Такая красота, что просто глазам не веришь, — сказала Лебедева, — не знаю, почему все стремятся во всякие там Сочи, когда тут под носом такой воздух.
— Не говорите, — возразила Славская, — это все-таки не то. Лично я терпеть не могу отдыхать в деревне…
Ей было очень неудобно сидеть, и она все время опасалась, как бы не лопнула юбка.
— Смотрите, товарищи, земляника! — сказал Чередниченко-младший. Он сорвал стебелек, на котором висели три яркие, сухие ягодки.
— Подумайте! — всплеснула руками Леденецкая. — Какая прелесть! Покажите, умоляю.
Она взяла стебелек, поднесла его к глазам и затем понюхала. Младший Чередниченко встал и пошел по полянке, нагибаясь и срывая время от времени стебельки с красными ягодами.
— Граждане, белка! — сказал басом Боб Картер. Он лежал на спине, закинув руки под голову, и смотрел вверх.
Все подняли головы и тоже увидели белку. Она сидела на стволе высокой сосны головой вниз, распушив хвост и настороженно глядя на актеров живыми черными бусинками. Боб Картер потянулся за шишкой.
— Умоляю, не пугайте ее, — прошептала Леденецкая.
— Я как-то заходила в зоомагазин насчет аквариума, — сказала Славская, — там как раз были в продаже белки.
— Господи, сколько я их переловил, это даже трудно сказать, — проговорил Боб Картер. Он наконец нашел шишку, приподнялся и швырнул ее вверх. Белка метнулась по стволу и исчезла, сверкнув рыжим хвостом.
— Не представляю, как можно поймать такое быстрое животное, — сказала Леденецкая. — Расскажите, умоляю!
И Боб Картер подробно рассказал, как он в детстве с товарищами ловил белок и как однажды они нашли место, где белки прятали орехи на зиму, это было огромное дупло в старом дубе, там оказалось пуда полтора отборных орехов. Их никак нельзя было оттуда достать, пришлось просверлить внизу дырку, а тогда уж как посыпалось…
— Подумайте только… — вздохнула Леденецкая.
Бенедиктов прислонил футляр к дереву, откинул назад нависшие волосы и сел поближе к Бобу, забыв подтянуть при этом брюки. Павел Крымов, все еще шагавший взад и вперед, приблизился и остановился, делая вид, что вовсе не слушает, а рассматривает что-то у себя под ногами. А Картер не мог уже остановиться. Воспоминания хлынули из него, как орехи из того заветного дупла.
Он рассказал, как они с дружком ходили на ночную рыбалку и как поймали здоровенного сома и никакой силой не могли его вытащить. И как он однажды заблудился в лесу, а собака — мировой пес Шарик — нашла его и вывела и все прыгала от радости и лизала ему лицо, и еще много всякого другого. И, рассказывая все это, он забыл о том, что носит дурацкое имя Боб Картер и что теперь, надев фрак и цилиндр, жонглирует по вечерам мячами и зажженными факелами и играет на деревяшках и бутылках.
И все слушавшие его, кроме Чередниченко-младшего, все еще собиравшего землянику, тоже вспомнили о чем-то таком, что пряталось в самой сокровенной глубине и к чему прикасаться было больно и сладостно.
Боб Картер умолк. Вершины сосен еще пламенели, а из глубины леса тянулись синие прохладные тени. Чередниченко-младший принес пучок земляники, разделил его на три букетика и роздал женщинам. На шоссе прогудела машина, — раз, другой и третий.
— Пора, пора, рога трубят… — вздохнул Крамской.
Он все тем же рассчитанным пружинистым движением встал и отряхнул с брюк травинки. Все поднялись, Бенедиктов взял свой футляр. К штанам его сзади тоже налипли травинки, хвоя и какие-то палочки, а галстук-бабочка сбился на сторону, но он о чем-то задумался и пошел за всеми, спотыкаясь о корневища. Павел Крымов замыкал шествие, держа по-прежнему руки за спиной, сутулясь и высоко переставляя ноги.
